Судьба — это мы

Широко раскинулись юные скверы,Наш город расцвел и окреп,А помнишь, недавно здесь песни гремели,Будя неоглядную степь.Но если закружит над Родиной нашейСуровая буря войны,За счастье, за солнце, за молодость нашуБесстрашно мы выйдем в бои.И вместе со всеми, кто честен и молод,По первому зову пойдем,Про нашу Магнитку, про солнечный город

Походную песню споем.(«Магнитогорский марш», 1937)

Ученичество в стихотворении видно невооруженным глазом. Стихи явно написаны под влиянием «Каховки» Михаила Светлова. Сохранены ритмические, композиционные, лексические, синтаксические особенности известного стихотворения. «Магнитогорский марш» можно было петь на мотив «Каховки», чуть-чуть меняя интонацию, где не хватало слога или оказывался лишний. Давайте попробуем это сделать. Поем светловскую песню: «Про нашу любовь, про Каховку родную…», теперь, следом, татьяничевский марш: «Про нашу Магнитку, про солнечный город…»

Похоже? Конечно похоже. Но для нее сейчас важно петь, важно не отстать, важно идти в ногу со всей страной, фиксируя чувства, энергию своих товарищей по стройке, пытаясь запечатлеть их трудовой порыв, их душевный подъем, их оптимизм.

Вместе с другими членами литбригады «Буксир» Людмила Татьяничева едва ли не каждый день выступала перед рабочими и строителями: прямо в пролетах огромных цехов, в тесных красных уголках и с лесов на стройплощадках.

Ей нравилось видеть перед собой сотни веселых, задорных лиц, видеть значки «КИМ» на косоворотках и гимнастерках. Нравилось осознавать, что это ее слов ждут люди, на ее чувства так горячо и искренне откликаются и смехом, и улыбкой, и рукоплесканиями.

Мы Ленина и Сталина читали,И становилось так в душе светло,Как будто к нам, раскрыв степные дали,Большое солнце запросто вошло.(«Заводская библиотека», 1934)

{10}

Однако сделать вывод, что ей не хотелось остановиться, вглядеться в них, в эти такие разные судьбы, в это «мы», было бы неправильно. Люди, конкретные, живые, уже в поле ее зрения, среди ее поэтических забот. Заметками переполнены блокноты, записные книжки. Просто отдельные людские судьбы и характеры пока не вмещались в ее тогдашние стихи, как не находило в них места будущее широкое и многомерное, глубоко оптимистичное и углубленное в себя «я» лирической героини-современницы. Она рвалась на строительные площадки, слышала разноязыкий говор, ядреные шутки и здоровый смех, но возвращалась к частным, личным переживаниям:

Мы стоим у подножия красной горы,Над горою висят неподвижно орлы,И не крылья их держат,А солнца лучи,От которых в тени высыхают ручьи.Если б ты захотел, можно б на гору влезть,На ее крутизне тропы верные есть.Если б ты захотел на вершину взойти,Мог отгадку одну там нежданно найти…

Нет цветов на вершине,Лишь камень-гранит,А на камне одно только слово горит.Это слово в твою написала я честь…Ты его никогда не сумеешь прочесть!(«Мы стоим у подножия красной горы…», 1935){11}

Впрочем, и это естественно и понятно. Поэтессе двадцать лет. Переживания, искренние и надуманные, кажутся в этом возрасте самыми главными, они во многом определяют отношение к миру и ко всему в нем происходящему. А если еще приходит настоящее чувство, если оно усиливается ожиданием первенца — сердце готово вырваться из груди, слова сами просятся в стихи.

Это неизбежно.Зазвенит над крышейГолубое лето. Жаркая теплынь.

Расцветут черешни…Я тебя увижу,Маленький, горячий, долгожданный сын.Я тебя узнаю по своим приметам,По смешному сходству неумелых губ.Окружу заботой…Над кроваткой светлойСолнечные нити кружево сплетут.(«О сыне», 1936){12}

Да, чувств много, а поэтического мастерства еще маловато.