Ричард Барэм Миддлтон

«Судьба и художник»

Richard Barham Middleton

«Fate and the Artist» (1912)

Дома для рабочих на северо-западе Лондона ничуть не уступают жилым кварталам Мейд-Вейл: они так же удобны и так же безобразны на вид. Это добротные новые постройки с широкими каменными лестницами, где с утра до вечера эхом разносится ребячий топот, и с плоскими крышами — дети там играют, а их матери сушат белье. В жару особенно приятно поиграть в догонялки и в «делай как я» среди длинных проходов между развешанных простыней, прохладных и белых. А если на бегу или при внезапном порыве ветра кого-то хлестнет по лицу мокрым полотном, так это же совсем не больно. Наоборот, даже весело.

Но Джордж просто сидел и грезил в углу, рядом с перилами, точно заключавшими весь Лондон в железную клетку. Игры занимали его не больше, чем крики и гудки на улице внизу. Джорджу казалось, что все одиннадцать лет своей жизни он провел в этом углу и смотрел, как бестолково суетятся другие люди, как они делают смешные глупости. Его удивляло, что дети бегают туда-сюда на солнцепеке, хотя от этого им становится еще жарче; точно так же он недоумевал, лежа в постели во время своих частых болезней и глядя на взрослых: они приходили и уходили, их руки и ноги постоянно двигались, губы произносили какие-то слова… Разве не лучше спокойно лежать и слушать, как тикают часы у тебя в голове, отсчитывая секунду за секундой? Пристроившись в углу, он чувствовал, что сидит на узком бортике каменного парапета, а тонкие прутья железной решетки давят ему на спину; его обоняние различало душную уличную вонь и свежий запах выстиранного белья, он видел, как пыль блестит на солнце, слышал невыносимо громкий городской шум — но не мог понять, какой в этом смысл. Жизнь говорила с ним сотнями голосов, и все это время он страстно хотел тишины. Взрослые обитатели дома считали его хрупким малышом, на свою беду, слишком ранимым, чтобы столкнуться с реальностью и не испытать боли. А дети вовсе не обращали бы на него внимания, если б не его странные фантазии — порой он мог сочинить интересную историю или выдумать для них новую игру. В сущности, мальчик был одинок, сам того не сознавая.

Дни напролет, пока Лондон без умолку шумел за оградой, Джордж рассматривал дымовые трубы и крыши — кусочек оживленной улицы, попавший в поле его зрения, — своими маленькими острыми глазками и гадал, скоро ли этот мир перестанет дрожать и стонать от лихорадочной тревоги и рассыплется в тихую, неподвижную пыль. Но когда наступал вечер и дети уставали от игры, они собирались в его углу рядом с бочкой и просили: «Расскажи нам историю!». Большая бочка для дождевой воды всегда стояла открытой. Она тоже была огорожена прутьями, но два из них сломались, так что можно было протиснуться через пролом и усесться возле нее в кружок, наподобие деревенских жителей у колодезного сруба.

И Джордж рассказывал истории — необычные истории, чем-то напоминавшие горбатых кривляющихся уродцев; обычно эти уродцы плясали и кувыркались довольно весело, но иногда безмолвно застывали на месте и только строили страшные гримасы. Детям больше нравились его бодрые поучительные «сказки с моралью», вроде «Башмаков Артура».

— Когда-то давным-давно, — начинал Джордж, — был один мальчик, которого звали Артур, и он жил в таком же доме, как наш, и всегда завязывал шнурки на ботинках узлами вместо бантов.

Однажды ночью он стоял на крыше, и ему захотелось, чтоб у него были крылья, как у воробья, потому что тогда бы он улетел высоко-высоко над домами. Тут подул такой сильный ветер, что все сказали: «Вот это буря!», и вдруг Артур понял, что у него правда есть маленькие крылья, и он полетел над домами вместе с ветром. Скоро он добрался до самого тихого места на небе, где бури не бывает; тогда Артур взглянул вверх и увидел, что все звезды прикручены к небесам веревочками, а все веревки завязаны бантами. Так делают для того, чтобы Богу легче было снять веревки, если Он захочет, чтобы звезды упали. В ясные ночи вы сами можете посмотреть, как они падают. Артур подумал, что у ангелов, наверно, очень ловкие пальцы, раз они смогли завязать столько бантов, — и вдруг он почувствовал, что его ноги становятся все тяжелее, и нагнулся, чтобы стащить с себя башмаки, но не сумел распутать узлы и быстро-быстро полетел вниз. На лету он слышал, как ветер гудит в телеграфных проводах и как громко кричат на улицах продавцы газет. И потом он упал на крышу. Его отвезли в больницу, отрезали ему обе ноги и дали взамен деревянные. Но больше он никогда не мог летать, потому что деревяшки были чересчур тяжелые.

После этого еще несколько дней кряду дети завязывали шнурки как положено.