Судьба и ремесло

Благодаря их невероятной доброте, чуткости и гостеприимству у нас по разным поводам побывали сотни людей, многие из которых не понаслышке знали, что такое сталинские тюрьмы и лагеря.

Когда собирались старшие, Ардов, для их спокойствия, уносил телефон в кабинет, хотя сам прекрасно знал, что при большом собрании в столовой, окна которой выходят во двор, там, возле гаражей, дежурит «дядя» в штатском.

Возвращаясь поздно из училища, я иногда нарочно заглядывал во двор и по гуляющему «дяде» знал, что у нас сегодня, как говорила мама, «главные гости».

И конечно, когда в Москву приезжала Ахматова, она становилась центром притяжения как для старших, «главных гостей», так и для молодых, считая Бродского, его друзей или моих сокурсников.

Так что властям было чем интересоваться; и меня не зря выгоняли сперва из школы, а потом из института. Ведь мое «несчастное» сознание «извращали» не какие-нибудь там «травки» или секты «дрыгунов», а сама Ахматова и сам Пастернак!

Явление его «зловредного» романа «Доктор Живаго», принудившего главу государства самолично вступиться за честь Родины, произошло именно в столовой на Ордынке.

Пастернак приходил с толстым старым портфелем и раскладывал на круглом обеденном столе стопки листов, когда «главные гости» уже вкусили чаю и давно расселись на всей имеющейся в доме мебели. Анна Андреевна и самые главные – на диване, Ардов – в своем кресле у окна. Остальные – кто где успел. А мы – в дверях возле кухни, поскольку смена чая и каких-то окаменелых бубликов была нашей обязанностью и производилась по взгляду мамы.

На этих чтениях или в другие вечера, одаренные стихами, воспоминаниями, просто разговорами, порою очень живыми и веселыми, были люди, каждый из которых теперь – часть истории или веха судьбы тех, кто еще только выбирал дорогу: Шостакович, Мандельштам, Зощенко, Олеша, Эрдман, Вольпин, Фальк, Раневская, Чуковская и, конечно же, Лев Гумилев. А еще раньше именно в доме у Ардовых первый раз в жизни виделись Ахматова и Цветаева.

Анна Андреевна появилась еще на первой квартире в Нащокинском переулке, где поселились мама и Ардов. Потом жила у нас, когда мы переехали в Лаврушинский переулок. И наконец, всегда, до самой смерти, приезжая в Москву, старалась жить на Ордынке.

В Москве было много замечательных, почтенных людей, которые с превеликой радостью принимали ее в любое время. Но она упрямо возвращалась на Ордынку и поселялась в моей шестиметровой комнате, где стоял топчан с матрасом, поскольку нормальная кровать не помещалась. Рядом с топчаном – дамский письменный столик, тумбочка и стул.

В доме всегда было много народу. Кроме нас, вечно еще кто-то приходил, уходил. Спорили, шумели, выясняли отношения. Но Анна Андреевна упорно стремилась именно на Ордынку. Здесь она работала, жила и в праздники, и в трудные дни. И всегда мама была рядом с ней.

Скажем, в подмосковное Голицыно, в Дом творчества писателей, Анна Андреевна ездила с мамой. И после выписки из больницы, в санаторий «Подмосковье», – тоже. И в самый последний час, когда Анна Андреевна умирала, одна только мама была около ее постели.

Я не берусь объяснять то невероятное взаимное доверие, которое с годами только возрастало и укреплялось между ними. Но то, что оно относилось решительно ко всему, – это очевидно.

Мама – первая, кто, уединившись с Анной Андреевной в моей комнате, слушала новые, обычно написанные карандашом на обрывке бумаги, стихи. И никогда не говорила о том, что слышала, пока Ахматова сама не прочитывала это кому-то еще.

Мама, никогда не бывавшая нигде дальше театра, в котором работала, сама сочиняла, собирала и подгоняла на Анну Андреевну тот наряд, в каком она торжественно отправилась в Англию получать мантию Оксфорда.

А в последнее время она готовила и сколь возможно разнообразила еду, затем чтобы Анна Андреевна не нарушала строжайший режим питания, назначенный ей врачами.

Когда Анны Андреевны не стало, и я, и многие другие – в том числе и Аманда Хейт, приезжавшая из Лондона за материалом для своей научной работы, – обращались к маме с просьбами рассказать хоть что-то об Ахматовой. Но на все мольбы и уговоры мама, как затверженный урок, повторяла одно и то же: «Все, что хотела и считала возможным сообщить о себе Анна Андреевна, она написала сама».

Кто знает: может быть, каким-то образом Ахматова давно знала, как надежна ее ближайшая подруга и наперсница.

После похорон мамы в тумбочке, стоявшей у изголовья ее постели, мы нашли последнюю книгу стихов Ахматовой «Бег времени», с которой мама не расставалась. Там рукой Анны Андреевны написано: «Моей Нине, которая все обо мне знает. С любовью, Ахматова. 1 марта 1966 г.». Через четыре дня, 5 марта 1966 года, Анны Андреевны не стало.

Вот, думаю, в чем истинная причина того, почему Ахматова так относилась к нашей семье, к нашему дому. И вот почему, подписывая в Москве свои книги разным людям, она вместо названия города, рядом с датой, всегда писала – «Ордынка».

От сценария до кадра