Судьба (книга четвёртая)

— Я тоже хотела бы убедиться, что мой великовозрастный пасынок час от часу становится разумнее и тактичнее. Увы и ах, тщетны желания смертного!

Они пошутили ещё немного, состязаясь в остроумии, и разошлись: Огульнязик надо было идти в женотдел, а Черкеза ждало письмо к Узук. Он неоднократно писал ей и прежде, но это было совсем особое письмо.

Ещё работая в женотделе, она пыталась разыскать своего сына Довлетмурада и попросила содействия в этом у Черкеза. Он быстро навёл справки, установив, что Аманмурад отправил в Мешхед всю свою многочисленную семью. Узук погоревала, но что оставалось делать — в Мешхед пешком не побежишь.

Однако Черкез не успокоился — слишком дорого ему было всё, что касалось Узук. Он решил сделать попытку через знакомых контрабандистов установить местожительство семьи Аманмурада и вырвать из его рук мальчишку. В успех верилось плохо, однако Черкез старался честно, не для вида, и это привело к неожиданным результатам. Выяснилось, что за кордон Аманмурад увёз только жену, потому что Тачсолтан потеряла Довлетмурада где-то в Узбекистане, когда ехала домой вслед за сбежавшим из ссылки мужем. Это в корне меняло путь поисков, хотя и не делало его легче, чтобы не сказать — труднее.

Черкез не рискнул обнадёживать Узук попусту и не сказал ей об этом ничего. Он прикидывал и так и эдак, посылал запросы в наробразы Ташкента, Бухары, Кагана, расспрашивал аульчан, ездил по детприютам, высматривал всех маленьких беспризорников, которых становилось всё меньше и меньше. Так продолжалось до тех пор, пока Черкеза не осенило, и он стукнул себя кулаком в лоб: «Мурадка?!»

Давно уже Черкез с особым интересом приглядывался к своему неудавшемуся приёмышу. Мальчик прижился в детдоме, въелся в учёбу, подружился с другими ребятами и даже верховодил ими. На предложение перебраться домой заявил, что ему тут пока нравится, а когда перестанет нравиться, тогда он и перейдёт к дяденьке Черкезу. Чем больше смотрел на него Черкез, тем больше находил в нём что-то знакомое, давно виденное, черты лица мальчишки явно напоминали кого-то. Но кого?

Когда Черкеза осенило, он помчался в детдом, разыскал Мурадку, подтащил его, недоумевающего и немного испуганного, к свету и стал рассматривать, не веря такой невероятной удаче. «Слушай, — сказал он, — мы с тобой друзья или нет?» Мурадка подтвердил, что друзья, — и улыбнулся. От улыбки сходство стало ещё больше, места для сомнений не оставалось, но Черкез всё боялся ошибиться, хотя ошибиться тут было уже невозможно. «Я поверил тебе на слово и не расспрашивал ни о чём, если ты не хотел отвечать, — сказал он, крепко держа мальчика, словно боясь, что тот внезапно исчезнет. — Но сейчас и для меня и для тебя очень важно знать кое-что. Как называется аул, в котором ты жил до того, как попал в Гавунчу?» — «Не знаю». — ответил Мурадка, и было видно по глазам, что не врёт, действительно не знает. — «Маму твою как звали?»— настаивал Черкез. — «Не знаю». Черкез в досаде поскрёб затылок. Мальчик посмотрел на него, подымал и сказал: «Мы у Бекмурад-бая жили, а бабушку мою Кынышбай звали». — «Тебя же не Мурадкой зовут, злодей ты! — закричал обрадованный Черкез — Тебя Довлетмурадом зовут!» — «А ты как догадался? — снова улыбнулся мальчик, став удивительно похожим на свою мать. — Правильно, Довлетмурадом, А только Мурадка — лучше». — «Ах ты, злодей, злодей! — повторял растроганный Черкез, тиская мальчика. — Бить бы тебя, да бить некому!» — «Я сам кому хочешь наподдам, — уверенно заявил мальчик. — Я сильный, во, пощупай мускул! — И попросил: — Отпусти меня, дяденька Черкез, я к тебе потом прибегу, а то сейчас в классах урок начнётся, а учительница у нас строгая, знаешь, какая!..»

Всё это произошло несколько дней назад. И теперь об этом надо было сообщить Узук.

Черкез размял в пальцах папиросу, закурил, со вкусом затянулся. Настроение было такое, словно на скачках первый приз получил. Он окинул взглядом комнату, представив несколько иную её меблировку, когда в ней поселятся ещё два человека, и настроение от этого стало ещё лучше. На стуле лежал узелок. Дурды заходил, подумал Черкез, новый гостинец для Узук принёс. Он уже не первый раз посылал Узук разную туркменскую снедь. В основном её готовила и передавала через Дурды Оразсолтан-эдже. Обзаведясь невесткой, она как-то выпрямилась, приосанилась, вроде бы даже помолодела, но о дочери не забывала, считая, что та в далёкой столице урусов изнывает от тоски по домашнему чуреку, коурме, сушёной дыне. Может быть, и не так уж далека была мать в своих предположениях — Москва пока жила по карточкам, по жёсткой норме первых послевоенных лет.

Черкез попытался представить себе, с каким бы удовольствием он сам разворачивал в дальних краях этот пахнущий дымом и домом узелок. Но мысли были заняты другим, никакого впечатляющего представления не получилось. Тогда он смял в пепельнице папиросу, придвинул к себе лист бумаги и стал быстро писать: «Здравствуйте, дорогая Узукджемал! Спешу порадовать вас счастливой вестью — отыскался ваш сын…»

Конец романа.