Судьба открытия

…живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум…

Люди, говорил он себе, — не щепки, конечно. Однако у всех ли есть призвание к большим делам, глубокая вера в собственные силы, такая, как вела молодого Ломоносова в Москву и Коперника — к звездам? «Глебов здесь был абсолютно прав: дело гения, дело настоящего героя должно всегда принадлежать человечеству. И чем больше даст обыкновенным людям человек избранный, — при этой мысли Лисицын клал руку себе на грудь, — тем выше его оценят люди, тем ярче разгорится его слава».

В старших классах Вовка стал гораздо общительнее, веселее. Он был уже крупным — косая сажень в плечах, — высоким юношей с ёжиком медно-рыжих волос на голове, с темными, снисходительно посмеивающимися глазами.

Если кадеты спорили о чем-нибудь серьезном, кто-нибудь из них обязательно говорил:

— Пойдем у Лисицына спросим.

О судьбе Глебова в корпусе знали только по слухам. Рассказывали, будто он учится теперь в Петербурге, в Горном институте, потому что «срезался», поступая в университет, по древним языкам.

Один раз Сотников увидел, как сосед по парте запечатывает конверт и пишет на нем адрес: «Глебову Павлу Кирилловичу, С.-Петербург».

— Ты получаешь от него письма? — спросил Сотников, вытянув от любопытства шею.

— Нет, — ответил Лисицын. — Наугад пишу. — И быстро спрятал надписанный конверт в тетрадь.

Весной 1895 года, когда Тихомиров уже готовился ехать в Николаевское кавалерийское, а Сотников — в Тамбовское пехотное училище, Лисицын неожиданно для всех подал «по команде» рапорт:

«Его превосходительству генерал-лейтенанту Суховейко

Полагая, что для отечества смогу более принести пользы на службе штатской, покорнейше прошу разрешить мне держать конкурсный экзамен в Санкт-Петербургский Горный институт».

Глава III

Хлеб и сахар

— Болван! — шопотом ругался метрдотель за дверью. — Сказано тебе: одиннадцать кувертов. Видишь, одиннадцать господ дожидаются? Суп-виндзо́р, паштет из лососины… Шампанское… да не то, а это бери! Олух! Которое похуже! На кухню беги заморозить!

В зале бесшумно появились лакеи с подносами посуды и закусок, сдвинули столики — сделали из них один общий большой стол, накрыли его чистой скатертью. Как треугольные шляпы, были сложены накрахмаленные салфетки. Бутылки высовывались из серебряных ведерок со льдом.

Те, для кого готовился обед, стояли кучкой у стены и разговаривали.

— Я утверждаю, — гудел оттуда чей-то бас, — не может быть таких совпадений! Хотите примеров? Пожалуйста! На открытие Менделеева посягал Лотар Мейер. Мейеру, впрочем, не удалось. А вот Маркони уже явно присвоил себе грозоотметчик Попова. На наших глазах. Присвоил и патент в Лондоне получил. Но ведь это, простите, не совпадение, а наглость! Членам Русского физико-химического общества известно…

— В России вообще, — вмешался какой-то тенор, — судьба ученых… Мне рассказывал Рыбкин…

— Какой Рыбкин?

— А знаете, — заторопился, захлебываясь, тенор, — самую последнюю новость? Представьте, фантасмагория! По воздуху, как по телеграфным проводам, передали электрический сигнал из Петербурга на Гогланд. Оторвалась, значит, льдина, унесла в открытое море…

— Это когда пятьдесят человек спасли?

— Вот-вот! Попов, видите, передал на ледокол «Ермак»…

— Так вашей новости уже четыре месяца!

Расправляя ладонью черные атласные отвороты воротника, вошел метрдотель. С достоинством наклонив голову, сказал:

— Милостивые государи, прошу!

Искоса он наблюдал за посетителями. Те обступили стол. Застучали стулья. «Нет, — решил метрдотель, — не приезжие. И вроде не купцы. Из образованных».

Лисицын, усаживаясь, легким движением ощупал на себе непривычный после студенческой тужурки сюртук.

В другом конце стола коренастый, краснощекий человек со светлыми бровями и лысеющим лбом несколько раз подряд звякнул вилкой по тарелке, встал, поднял перед собой бокал шампанского.

— Внимание, внимание, господа! — начал он низким, будто приглушенным голосом; голос был знакомый — бас говорившего недавно о Мейере и Маркони. — В нынешнем знаменательном году… в году… на стыке девятнадцатого века и двадцатого… мы разъезжаемся по русским просторам… для плодотворной инженерной деятельности. Я предлагаю поднять тост за Горный институт, который мы покидаем… тост за каждого профессора, чьи лекции мы слушали, — за Романовского, Карпинского, за Тиме, за Мушкетова, за Лутугина Леонида Ивановича…

— Ура-а! — нестройно закричали за столом.

Рядом с Лисицыным сидел Терентьев. Он жевал, размахивал ножом и приговаривал:

— Паштетик-то… Батенька, такой разве праведникам в царстве небесном дают! Ну, ваше здоровье!

Лисицын молча, чуть насмешливыми глазами поглядывал на соседа.