Судьба открытия

— Главным образом — ни то ни се, — сказал ему Петр Протасович. — Крахмал, — он притронулся к мешкам справа, — смешанный с ксиланом, с целлотриозой. Кому такое добро понадобится? А сахар — с бесчисленными примесями, со всяким букетом…

— Крахмал с целлотриозой как клей возьмут. Василиса Леонтьевна договорилась.

— Возьмут? На здоровье! На самом деле — клей.

Некоторое время они стояли молча. Шумно вздохнув, Григорий Иванович поднял взгляд на прежнего ученика.

— Замеченная ошибка, — спросил, — касается только структуры катализатора? Или на конструкцию приборов повлияет?

— Нет, не может отразиться на конструкции приборов.

— Та-ак… Хорошо! Очень хорошо! Ваша последняя система — остроумная, видите, система!

— Система-то удачна, — усмехнулся Шаповалов, — только не моя она. Ее Тарас Тарасыч разработал. С Пименовым вместе. И с Еленой Николаевной. Я только советом помогал… там, мелочи кое-какие.

— Ну, это все равно. А нам придется все-таки ее менять. Систему, конструкцию приборов то-есть. Как это ни жаль, понимаете: опять потеря времени. Удачная, казалось бы, конструкция…

— А почему менять?

— Что мы стоим здесь? Да пойдемте! Вам некогда, я знаю. Менять вот почему. — Григорий Иванович рукой пригласил собеседника первым пройти в дверь, сам вышел следом. — И днем и ночью, — сказал, когда они шли по коридору, — я размышляю над нашими журналами опытов. И думается мне — я убедился на девяносто пять процентов в этом, — что если расчленить общий путь потока, при синтезе крахмала мы освободимся от ряда досадных изомеров. Молекулы успеют нацело сформироваться. Понятно, если с катализатором будет все благополучно. Вот попробуйте так сделать — продукт, я убежден, получится чистым, от примесей свободным. Или хотите— я поручу Тарасу Тарасовичу поставить такой опыт?

Они остановились в коридоре.

— Нет, спасибо, — сказал Зберовский, когда Шаповалов взялся за дверную ручку, чтобы распахнуть перед ним дверь. — Я к себе пойду. Я считаю: конструкцией прибора пусть займется Тарас Тарасович — это будет лучше. Вас это разгрузит: вы уж не отвлекайтесь, чтобы катализатор не капризничал у нас. Да посмелее пользуйтесь рецептами Лисицына. Заимствуйте его методику, где это возможно, приспосабливайте к нашему процессу.

— У меня, Григорий Иванович, скоро все будет в порядке. Надеюсь крепко.

— Ну, в добрый час! До завтра, стало быть. — Зберовский протянул руку, на минуту задержал в ней ладонь Шаповалова. — Знаете, Петр Протасович, — сказал он и посмотрел в темные сосредоточенные глаза бывшего своего студента, заметил морщины на его лбу, — знаете… Месяцев десять… пусть двенадцать пройдет, и мы — представьте себе! — переведем наш синтез на заводские рельсы… на массовое производство! Вообразите только, какое будущее начинается. И наш лесокрахмальный завод к тому же времени… А? Дешевая искусственная пища! У вас не бывает так, — Григорий Иванович прижал оба кулака к груди: — нечем становится дышать, когда об этом думаешь? Сердце забьется, — не бывает так?

Третья сессия Постоянного комитета Всемирного конгресса сторонников мира происходила в Стокгольме. Председателем был крупный французский ученый Жолио-Кюри. Сессия наметила общий план действий в борьбе за мир и приняла текст воззвания к честным людям всех народов. «Мы требуем безусловно запретить атомное оружие, как оружие агрессии и массового уничтожения людей», говорится в воззвании. Затем подчеркивается с резкой, суровой простотой: «Мы будем считать военным преступником то правительство, которое первое применит атомное оружие против какой-либо страны».

Постоянный комитет призвал каждого, чье сердце стремится к миру, подписаться под этим воззванием.

Шаповалову хотелось поехать на сессию в Стокгольм, но численность советской делегации была невелика — он не попал в число делегатов, следил за работой сессии по телеграфным сводкам, потом слушал доклады представителей, вернувшихся в Москву.

«Успех борьбы за мир, — думал он, — это прежде всего в миролюбивой политике Советского Союза, в мирном труде — мирном, поэтому враждебном и страшном для зачинщиков войны. Но успех великого дела решается и за рубежами нашими. Решается волей множества людей — простых, настрадавшихся, теперь не желающих гибнуть Неведомо за что. Чем теснее они сплотятся, — размышлял Петр Протасович, — тем вернее будет обеспечен мир. Там важный, очень важный участок работы…»

И его тянуло на этот недосягаемый для советского гражданина участок работы. Ему казалось: где бастуют докеры — отказываются разгружать пароходы с военным имуществом, где вспыхивают демонстрации протеста против американских военных приготовлений, где человека преследуют лишь за неприязнь к готовящейся бойне, — там он, Петр Шаповалов, мог бы быть полезным. Он отыскал бы веские слова, разумные доводы, сумел бы убедить колеблющихся, привлечь на сторону борцов за мир новые отряды зарубежных друзей.