Судьба по-русски

Разумеется, я понимал его сомнения: условия чисто производственные на сцене и съемочной площадке несравнимы – это как рай и ад. Удивительно: чем старше человек, чем опытнее актер, тем серьезнее и строже относится он к своему делу.

Сокрушаюсь иногда – откуда у некоторых молодых актеров появляется этакая фанаберия? Еле-еле издав, как цыпленок, свой первый писк – ходит уже петухом… Сколько погибло молодых и способных от самоуверенности и чванства…

Больше недели с раннего утра до позднего вечера мы с Вадимом Труниным просматривали в затемненном зале хельсинкского радиотелецентра снятые киноматериалы о Совещании 1975 года. Такую массу несмонтированной, нецензурованной и никому еще не показанной, под грифом «секретно», пленки – я видел впервые. Было чему радоваться, поражаться, чем возмущаться.

Вот один пример: к Дворцу «Финляндия» подкатил кортеж. В белоснежной рубахе, с пиджаком на руке вышел Л. И. Брежнев. Окруженный свитой, он задержался в тенечке под карнизом здания. Закурил.

В это время появились машины румынской делегации. Чаушеску вышел, увидел Брежнева и застыл. Взгляды вождей встретились. В этой паузе читалось: кто подойдет поздороваться первым?

Чаушеску хоть и был коммунист, однако всегда демонстрировал свое особое отношение к СССР. Так и тут: он неловко топтался на месте, но, преодолев гордыню, подошел. Брежнев снисходительно похлопал его по щеке ладонью, что-то произнес. Что?

Мы разыскали свидетелей этой необычной сцены. Они «озвучили» изображение. Брежнев тогда сказал: «А ты разжирел, малый!»

Прелесть какая. Это то, что годится в подтекст. А на людях они будут демонстрировать дружбу, поцелуи… Как сыграть такое?..

По ассоциации с этим столь запомнившимся мне эпизодом из хроники я вставил нечто подобное в свой фильм «Любить по-русски-3». По сюжету я, губернатор Мухин, несколько раз просил убрать, засыпать большую лужу перед Домом культуры. Его директор ничего не сделал. И вот я, надев резиновые сапоги, вхожу в эту лужу и прошу подойти к себе директора (его играет Михаил Светин). А тот – в лакированных ботинках. И вот он останавливается перед лужей, не решается в нее войти: вроде бы и надо идти к губернатору, и в грязную воду лезть не с руки… Артист должен был сыграть, как он себя переламывает… Как Чаушеску в свое время при встрече с советским лидером.

Работа над режиссерским вариантом сценария шла на редкость легко. Фантазия буйствовала. Я испытывал радостное чувство нетерпения: скорее бы начать съемки, увлекать за собой множество людей, жаждущих работать. С нашей, советской стороны к режиссерскому сценарию претензий был минимум: чаще это были толковые и полезные пожелания.

Ждали отзыва с немецкой стороны.

Партнеры приехали к нам большой группой: директор киностудии «Дефа», главный редактор, редактор и представители ЦК СЕПГ. Привезли они огромный пакет претензий.

Мы предполагали, что будет некоторое несовпадение взглядов, предвидели желание немцев расширить в фильме роль демократической Германии, укрупнить их персонажи.

К нашему сожалению, пословица, бытующая в среде тех, кто создавал совместные картины, – «Кто платит за музыку, тот и танцует», – оправдывалась.

«Мы просим, – говорили немцы (а в интонациях читалось “требуем”), – отразить в фильме героическую работу трудящихся по восстановлению разрушенной страны, показать роль партийных лидеров Отто Гротеволя и Вильгельма Пика, ввести, наравне с Вороновым и Брайтом, образ немецкого журналиста…»

Желания немецкой стороны понятны и естественны: это был шанс заявить о трагедии нации… Но наш фильм был не про это!

Соглашаться с немецкими коллегами значило увеличить вдвое метраж картины, утяжелить, перегрузить ее информацией. Это значило бы, что надо дописывать то, что отсутствует в романе Чаковского. Корежить уже выстроенную драматургическую канву… Удлинять и без того спрессованное время производства… И еще – это значило финансовое удорожание…

Во мне разгоралось сопротивление. Я предчувствовал самое страшное – закрытие картины. Помрачнели Н. Т. Сизов и Ф. Т. Ермаш.

– Иди в ЦК, – посоветовал Филипп Тимофеевич.

– Надо идти вам! – настаивал я.

– Мне скажут – фильм должен быть! И только! А с тобой будут говорить по-другому… Мягче!

Секретарь ЦК КПСС М. В. Зимянин принял меня вежливо-сдержанно: видно, его уже кто-то «накрутил».

– Если принять требования немецкой стороны, мы неминуемо искорежим цельность произведения и не успеем к сроку, – защищал я свою позицию.

– Фильм должен выйти на экраны в начале восемьдесят пятого года! И ни днем позже! – сказал Михаил Васильевич и, стукнув карандашом по столу, словно поставил точку.

Ответ меня не устраивал – я молчал. Секретаря не устраивало мое молчаливое сидение.

– Что вы предлагаете, Евгений Семенович? – смягчив интонацию, спросил Зимянин.

– Решить назреваемый конфликт на вашем уровне. С секретариатом ЦК СЕПГ…

– Ладно, подумаем, – сказал Михаил Васильевич. Потом весьма категорично подчеркнул: – Стой на своем! Но до скандала не доводи!