Судьба по-русски

Вскоре после моего возвращения из Америки я участвовал во Дворце спорта в Лужниках в большом концерте «Товарищ Кино», поставленном Юрием Левицким. В тот вечер вместе со мной выступали мои коллеги Нонна Мордюкова, Лидия Смирнова, Всеволод Санаев, Клара Лучко, Алла Ларионова, Людмила Хитяева, Иннокентий Смоктуновский и многие другие. Знаменитые и молодые киноактеры поддерживали своим искусством акцию под девизом «Нет войне!»

Я, как актер и как член Советского комитета защиты мира, обратился со сцены к тогдашнему президенту США Рональду Рейгану с письмом:

«…В свою бытность актером вам довелось играть и порядочных людей. Сейчас американский народ доверил вам роль президента. Не превращайте ее в роль преступника. У наших стран разные пути, разные заботы, но только одна возможность существовать — мир!»

Мое выступление многократно прерывалось шквалом аплодисментов и возгласами одобрения — такой эмоциональный заряд был в зале.

Закончив чтение письма, я обратился к зрителям:

— Пожалуйста, поднимите руку, кто поставил бы свою подпись под этим обращением?

В зале вскинулось десять тысяч рук!!! Мне и сейчас кажется, что это было самое сильное, самое своевременное и самое успешное мое выступление на эстраде.

В то время только вышедшую книгу Александра Чаковского «Победа» ежедневно по главам на радио читал Михаил Иванович Царев. И то, что я слышал по радио, и мое обращение на концерте с письмом как-то соединились в моей душе: я почувствовал, что книга появилась вовремя, очень кстати.

На каком-то очередном собрании в Союзе кинематографистов речь опять пошла об обострении международной обстановки, о «холодной войне». Я не выдержал и сказал: «Что же мы все время в окопе сидим? Что же мы все время обороняемся? На нас наступают, а мы только разговоры разговариваем! Вот вышла книга Бондарева — почему мы ее не экранизируем? Вышла книга Чаковского — почему никто не думает о ее экранизации?»

Через некоторое время мне позвонил наш министр Филипп Тимофеевич Ермаш.

— Евгений Семенович, слух прошел, будто ты увлекся романом Чаковского.

— Увлекся — сильно сказано. Но по тем отрывкам, что я слышал, думаю, что материал просится на экран.

— А что, если постановку поручим тебе?

— Я не готов ответить… Надо как минимум прочитать роман… Подумать…

— Сколько на «минимум»?

— Недели две, не меньше.

— Неделя максимум! — В голосе министра отчетливо прослушивался металл. — Мнение секретариата ЦК известно: фильму — быть!..

Потом было как в сказке: чем дальше — тем страшнее.

Бессонно, взахлеб вчитываясь в роман, я ощущал, как растет во мне возбуждение: то от восторга перед историческим, документальным, поразительно злободневным материалом, то от страха перед масштабом событий, связанных с постановкой фильма. Как, какими средствами достичь выразительности?! Я понимал, что это кино очень непростое.

Раздумывал: как вложить 850 страниц романа в два часа экранного времени? Как на этом ограниченном временном отрезке разместить 100 исторических портретных персонажей — это кроме Сталина, Черчилля и Трумэна? Как отразить два эпохальных события, отделенных друг от друга тридцатью годами: 1945 год — Потсдамская конференция и 1975 год — Хельсинкское совещание по безопасности в Европе? И меня осенила мысль: а не рискнуть ли и состыковать игровое кино с хроникальным? Не воспользоваться ли полиэкраном?

Это было возможно, тем более что к тому времени режиссер Александр Штейн, снимая короткометражный фильм, посвященный какому-то юбилею, то ли комсомола, то ли союзной республики, уже доказал это. На одном метре пленки он попытался представить несколько событий сразу и одновременно. Это впечатляло. Но там была хроника, а мне предстояло нечто другое…

Своей задумкой соединить на одном экране хронику и игровые эпизоды я поделился с Вадимом Труниным, с которым мы начали работать над литературной основой фильма. Вадим, опытный, талантливый драматург, автор сценария знаменитого «Белорусского вокзала», выслушав мои рассуждения о задуманной форме картины, был поражен.

— Это безумие!.. Коктейль! Винегрет!.. На кой черт нам самим лезть в пасть критиков?!! — Трунин, человек уравновешенный, вдруг заволновался. — Ты хоть вообще-то отдаешь себе отчет, в какую дьявольщину мы влезли, что на себя взвалили? Я некоторым образом причастен к появлению хрущевских воспоминаний и понимаю политическую атмосферу не совсем так, как Чаковский…

— Например? — вставил я.

— Например. Сталин! С Черчиллем и Трумэном, черт с ними, — разберемся, но Сталин! В романе он благостный миротворец…

— Такого кинематографического Сталина мы уже видели много раз.

— Каким же будет вождь в нашем фильме? — вызывал меня на диспут сценарист.

— Разумеется, не милым Кобой! — парировал я.

— Мы связаны историческими фактами, местом действия, конкретным временем, документами… Каким образом ты, режиссер, собираешься показать Сталина в «Победе»?