Судьба по-русски

— Мели, мели!.. Когда это было, чтоб я лягушкой вас кормил? — И снова взрывным смехом залились казаки.

Готовясь к исполнению роли Нагульнова, я испытывал невероятные трудности, хотя вынашивал образ столько лет. Уже первые поиски грима заставили нас — художника-гримера, режиссера и меня — остановиться для более глубоких размышлений.

Какими щедрыми, я бы сказал, цветистыми и поразительно точными красками описал Шолохов своего донца Нагульнова:

«Был он широк в груди и по-кавалерийски клещеног… Срослись разлатые черные брови… хищный вырез ноздрей небольшого ястребиного носа… мутная наволочь на глазах»…

Всего этого в моих физических данных явно недоставало, а кинематографическая гримировка предельно экономна. Но как явственно и почти осязаемо чувствовал я «скульптуру» портрета! Мое благоговейное отношение к роману не давало мне возможности сколько-нибудь отклониться от замысла автора. Я был на грани отчаяния…

Мало кто знает об этих никому не видимых муках актера. Больному подобное нервное напряжение может снять врач, а актеру — только режиссер. Добрый человек — Александр Гаврилович Иванов — сказал:

— Евгений Семенович, давай разберемся. Семена Давыдова автор романа представил нам без переднего зуба, так что же, нам искать артиста по этому признаку? Или, может, у Петра Чернова вырвать здоровый зуб? Спасение, думаю, будем искать у самого Шолохова. Потрудись извлечь из романа глаголы. По-моему, в них — ключ к роли.

Я вчитывался, вдумывался и снова поражался силе шолоховского слова.

«В землю надо зарыться, а всех завлечь в колхоз».

«Но Нагульнов так ворохнул в его сторону глазами…»

«А Нагульнов вывел из конюшни серого коня, обратал его и, ухватившись за гриву, сел верхом».

«Не выдержав, вскричал Нагульнов».

«Вкогтился в крышку стола».

«Вдруг дико закричал Нагульнов, и в огромных, расширенных зрачках его плеснулось бешенство».

«Я, любя тебя, много стыдобы перетерпел, а зараз разорвало мое терпение».

«Понуро опустил голову и тотчас же вскинул ее, как конь».

«Птицей взлетел на седло».

Да, правда, шолоховские глаголы, определяющие живую, действенную суть Макара Нагульнова, насыщены упругостью, динамизмом, энергией…

Первые пробные съемки явственно дали мне почувствовать, что эмоциональный заряд, годами накапливавшийся во мне, выплескивается мгновенно, без особого напряжения и через край. Но меня определенно подстерегала опасность впасть в преувеличение — даже не чувств, а чувствований. Страшней быть ничего не может.

Умом-то я понимал, что Макар у писателя идейно целеустремлен, сосредоточен на выполнении задач и по-своему собран в сжатый кулак. Я понимал, что силу эмоций, охвативших меня, необходимо сдерживать внутри, заковать их в «стальные» дуги-ребра грудной клетки и целесообразно распределять эту силу. Но одно дело понимание, хотение, а вот как это сделать?

И бывает же такое: на кургане, в степи, я обратил внимание на дикий тюльпан. От сильного ветра он сгибался и своими алыми лепестками почти доставал землю. Тонкий стебелек пружинил и выпрямлялся. В этом сопротивлении цветок был потрясающе красив и величествен.

Не знаю, дорогие читатели, понятно ли вам то, что произошло со мной, но меня какая-то неведомая сила словно ударила током: в одно мгновение я ощутил и жар, и холод. В тюльпане я вдруг увидел родного мне Макара Нагульнова и почувствовал образ во всей его эпической и поэтической красе. Таким я и стремился донести своего Макара до зрителя.

Судьба одарила меня счастьем еще раз встретиться с творчеством М.А.Шолохова — в фильме «Жеребенок» по «Донским рассказам».

Трофим из «Жеребенка» и Макар Нагульнов жили во мне почти одновременно и попеременно требовали от меня полной, до конца отдачи. Два шолоховских образа… Два совершенно противоположных друг другу характера: Макар — человек, извергающий из себя эмоции, словно вулкан; Трофим — напротив, свое отношение к людям, природе, животным берег в себе, не раскрывая сразу, мучительно, по-крестьянски трудно раздумывая.

Так и вынашивал я в душе эти образы двух солдат Отечества: Макар — эксцентричный, весь в порыве, и Трофим — внутренне сдержанный…

И умерли мои герои в борьбе за светлую жизнь так, как и жили:

«Сраженный, изуродованный осколками гранаты, Нагульнов умер мгновенно…»

«…в двух шагах от жеребенка корчился Трофим, и жесткие посиневшие губы, пять лет не целовавшие детей, улыбались и пенились кровью».

Два героя — две смерти. Одна — мгновенная, другая — не сразу… не сразу… Но сколько оптимистической силы, жажды работать, творить вызывают они у читающих Шолохова!..

«А правда, что вы на съемках „Поднятой целины“, упав с лошади, разбились?» В разных вариантах этот вопрос задавали мне довольно часто… И я старался отвечать на него подробно, чтобы «происшествие» не обрастало всякими догадками и не превратилось в конце концов в жуткую легенду. А сколько таких «жутей» рассказывают про актеров!..

Итак, что же было на самом деле?