Судьба по-русски

Я так и обомлел. У меня даже дух захватило. И было от чего. Артист — гигант, глыба! В его биографии — Соколов («Судьба человека»), Дымов («Попрыгунья»), Астров («Дядя Ваня»), Пьер Безухов («Война и мир»)…

Я ответил как-то с лету, не задумываясь:

— Почту за честь!..

Эта встреча выбила меня из того рабочего состояния, в которое, слава Богу, я мало-помалу начал входить. А тут не на шутку занервничал. Мое глубокое почитание, уважение, преклонение перед талантом Бондарчука смешалось со страхом.

Я боялся: как он, украинец, сможет сыграть грузина? Каким он будет в образе Сталина? Портретного сходства (особенно в стыках с кинохроникой) добиться будет архисложно. И особенно глаза… У Сталина они небольшие, зеленоватые, хитроватые, а у Бондарчука — огромные, черные. Это не загримировать…

Несомненно, смущало меня прежде всего и то, что Бондарчук и как режиссер — глыба. Потому могут не совпасть наши видения фильма, роли. Меня пугало, что он может прийти со своим представлением образа, которое будет не совпадать с моим. Тогда конфликт неизбежен. Компромиссы я допускаю, но не до такой степени, чтобы разрушать мою концепцию: тут я тоже не слабак… Так что предложение Бондарчука — для меня большая честь. Но и большие проблемы.

Существовало еще одно обстоятельство. К тому времени Сергей Федорович был плотно окутан завесой зависти. Некоторые деятели кино его патологически ненавидели (что потом и выложили на Пятом, «революционном» съезде кинематографистов). Да, Бондарчук, поставив цель, шел к ней как танк. Он был беспощаден к бездельникам, ленивцам, к пьяницам, чиновникам, имитировавшим деятельность. Не секрет, что его побаивались и в Госкино, и в ЦК КПСС. Крутой был мужик. Но личность! Глыбища!

Все же надо было делать фотопробу. Сделали. По-моему, не получилось…

Сергей Федорович перебрал десяток фотографий, помолчал. Никаких эмоций… Только произнес: «Ага… Ага…»

Показал я пробы Сизову — тоже никаких эмоций. Он всего лишь спросил:

— Сам-то Сергей видел?

— Видел.

— Какая реакция?

— Сказал: «Ага, ага…»

— Филипп звонил. Просил привезти пробы ему. Покажи обязательно, дело нешуточное.

Показал фотографии председателю Госкино Ф.Т.Ермашу. Он несколько раз перебрал их. Вижу, щеки его все больше стали покрываться румянцем — он заволновался. Понять министра было можно: Бондарчук — маститый, с ним не поговоришь так, как с менее известным актером. Если отказать, то как это сделать? Все-таки Бондарчук. Ермаш видел, что на фотографиях не тот Сталин, который был нужен в фильме. Да, все есть — усы, грим, но это не Сталин: глаза могут выдать…

— Кинопробу будешь делать? — спросил Филипп Тимофеевич.

— Буду. Оператор со светом поработает, поколдует… А вдруг получится?..

— Ладно… А это я кое-кому покажу. — И положил пачку фотографий в карман пиджака.

Кинопробу Сергей Федорович попросил сделать без партнеров и без моих замечаний на площадке. Я понял — ранимое самолюбие. Эта зараза сидит в каждом из нас. Вообще-то со стороны Бондарчук производил впечатление человека из брони, без нервов. Я бы с этим согласился, если бы не был свидетелем совершенно изумившего меня состояния актера.

Как-то в Кремлевском Дворце съездов был торжественный концерт (сейчас уже не помню, по случаю какой даты). В первом ряду сидели члены Политбюро, ЦК во главе с новым генеральным секретарем М.С.Горбачевым. Действо транслировалось в прямом эфире по телевидению.

По замыслу режиссера концерта, мы, Бондарчук, Кадочников и я, должны были читать на авансцене, перед закрытым занавесом, за которым находился хор. Каждый из нас читал какой-то отрывок: Бондарчук из «Судьбы человека», а вот что читали мы с Кадочниковым, — подзабылось. Да и не в этом суть. Как обычно тогда делалось? Раздался звонок: «Послезавтра вы участвуете в концерте во Дворце съездов». Никто даже в таких случаях не спрашивал, готов ты к этому или ты занят. Нет, «есть решение», и ты должен отбросить все дела и готовиться к ответственному выступлению.

Естественно, за такое короткое время выучить наизусть текст нереально. Поэтому все мы нервничали, час за часом приближались к стрессу. Одно дело сыграть роль в той же «Судьбе человека», и совсем другое — читать прозу, отрывок из произведения Шолохова. Режиссер, страхуясь от возможного провала на концерте, предложил нам записать наше выступление на пленку, то есть «дуйте», мастера, под фонограмму…

Но такого опыта у нас — нуль… Опять скажу: одно дело петь, как теперь говорят, «под фанеру», и совсем другое дело читать прозу. У певца есть ритм, темп, музыка, проигрыши, когда можно подстроиться, а тут если не в том месте и не так взял дыхание — все! Артикуляция может не совпасть с той, что была во время записи…

Так что нас колотило, мы чувствовали себя неуверенно. Ладно бы только меня — я псих. Но Сергей Федорович! Он ходил за кулисами, как лев в клетке, от волнения его качало, он вздрагивал, облизывал пересохшие губы. Но изо всех сил крепился, чтобы никто не заметил его состояния. Самолюбие!