Судьба вампира

Вернуться в реальность ему помогла его собственная одежда, которую он нашел в углу и уставился на нее, словно видел в первый раз. Джинсы и рубаху, покрытые толстым слоем засохшей грязи, вернуть в первоначальный вид было невозможно. Запах, исходящий от них, будоражил несчастный желудок. Он уселся на пол и уставился на стоящую в прихожей деревянную трость.

Нет, сомнений быть не могло. Его ночная вылазка на кладбище Черной Долины не была сном.

Он осмотрел свое голое тело. Синяк на полспины исчез. И, как ни странно, это необъяснимое явление уже не удивило писателя. Озадачило его другое.

Он увидел пятно крови на впалой груди. Коснулся его и нащупал рану. Кожа была холоднее льда. Это убедило его в том, что лихорадка вошла в свою финальную стадию, и теперь помочь ему излечиться уже никто не сможет.

Он сунул палец в дырку и легко извлек из порванных тканей окровавленную пулю. Никакой боли при этом не почувствовал. С удивлением, граничащим с безумством, он смотрел на крохотный кусок металла и пытался упорядочить хаотичные мысли.

Лихорадка?

То, что с ним происходит что-то странное, пугающее, он понял уже на первый день своего пребывания в городе. И теперь вещи, о существовании которых он раньше даже не догадывался, с каждым днем заставляли его менять привычное представление о мире. Мало того, вещи эти становились ему все ближе и ближе, и уже сегодня некоторые из них он мог назвать своими спутниками, без которых не мыслил свою дальнейшую жизнь. Одним из них был беспричинный холод, почему-то более ощутимый им именно в замкнутом помещении.

Его озябшее тело покрылось мурашками. И чтобы согреться, он прошел в ванную комнату. Там он включил душ и, встав на дно белой ванны, начал смывать с себя грязь, накопившуюся за последние дни. Мокрая глина впилась в поры его кожи настолько глубоко, что поначалу он просто не поверил, что может от нее избавиться.

Вода заструилась по спине вниз. Мочалкой он стал скоблить кожу, которая казалась ему каменной и чересчур холодной, до кровавых царапин. Наконец, после многоминутного старания сизые чешуйки заскользили по рукам и ногам, постепенно отставая от тела. Ощущение чистоты и обновления смешалось с зарядом бодрости, который придала ему вода. Он словно сбросил с себя каменный мешок, освободился от тяжелой ноши.

Случайно взгляд его коснулся разбитого зеркала, висящего на стене прямо напротив белой ванны. Косая трещина делила его продолговатый овал пополам. Он увидел в нем размытые, расплывающиеся очертания своего лица и тела. Видение можно было сравнить лишь с медленным исчезновением в густом тумане.

В испуге он смотрел на себя и трогал свои руки, ноги, ощупывал кожу на лице. Но весь фокус заключался в том, что в реальности он был на месте, стоял здесь в ванне перед разбитым зеркалом и смотрел на свое призрачное отражение, а в глубине самого правдивого стекла на свете его кожа медленно слезала с тела.

От ужаса дыхание сперло. Стон, слабый и хрипящий, вырвался из похолодевшего горла. И потакая боли, он прикусил губу.

Трещина разбивала на две половины слабо проступающие черты его мертвенно-бледного, исхудалого лица и белой шеи. Взор под копной седых волос таил потемки. Глаза с пустыми и холодными, словно лед, фиолетово-синими зрачками – в них мелькали огненные блики. Блики переливались красными и черными цветами.

Он запрокинул голову, чтобы коснуться источника боли и хоть как-то унять беспокойный зуд, и наткнулся на маленькую ранку – след от укуса, две едва заметные черные точки.

Если не поднимать голову – и не увидишь.

Его взор опустился на линию носа и губ. Тонкие и белые, словно покрытые пленкой, губы его подрагивали.

Он открыл рот. Клыки не были такими огромными, какими казались ему при нападении на сторожа. Но все же это были четыре выдающихся вперед массивных белых зуба внушительного размера.

Еще мгновение он смотрел на свое исчезающее отражение, а потом оно окончательно пропало.

Сначала исчез нос, нахмуренные брови и ресницы. Потом волосы, причем самая дерзкая прядь держалась до последнего. Медленно-медленно, словно издеваясь, померк контур белых губ, унося с собой бумажный подбородок и прозрачные щеки. До последнего холодной синевой блестели его усталые глаза, но потом испарились и они, оставив на своем месте скорбные глазницы с черной пустотой.

Исчезли все черты лица (на короткий миг в зеркале отразились его длинные, бледные пальцы – и тут же пропали). Обнажились лицевые кости, потом – нижний ряд зубов, затем – верхний. И через миг он увидел белые челюсти с клыками. А чуть позже голый череп.

Боль медленно переместилась в область лба и висков. А затем стали пропадать части его тела.

Первыми исчезли руки. Он тряс ими перед зеркалом и не видел их отражения. Потом наступил черёд шеи и груди. Он исчезал, как горящий фитиль, зажженный с обоих концов. Терял свою телесную сущность. В самую последнюю очередь сгорели его ноги.

И с той стороны зеркала на него уставилась пустота.

Ожог