Судьба, значит…

Командир полка, как всегда, задержится. Минут на десять-пятнадцать. Видимо, считал не по статусу для себя появляться на плацу тут же, вслед за всеми. Он потом выкатится: щекастое пунцовое лицо, выдающийся вперед живот (при небольшом-то росте) – помидор, да и только, как прозвали его наши предшественники, кои давным-давно уже на гражданке, обременены сугубо житейскими заботами и уже позабыли, кто такой Помидор.

Хотя вряд ли. Все, что связано с армией, у каждого, служившего в ней, надолго западает в памяти. Если не навсегда. Вот и мне нет-нет, да и привидится та или иная армейская картинка. Причем, чаще всего забавная. В этом, наверное, и состоит жизненная мудрость: со временем из памяти, да и из сердца выветривается все плохое, грустное (А солдатская служба, да еще за кордоном, ох, как грустна!) и остается только светлое, доброе.

Выкатится комполка и первые его слова будут: «Учерашний день…. Военный совет…»

В переводе на нормальный язык это означало: вчера состоялось заседание военного совета армии, на котором был рассмотрен ряд важных вопросов, и о некоторых из них он хотел бы нас проинформировать. Что такое «некоторые из них» мы, в общем-то, знали: различные ЧП в частях (увечья, повреждение техники, имущества), козни вражеской пропаганды, предстоящий визит высокого воинского начальника, неблаговидное по отношению к местному населению поведение нашего брата…

Это его «учерашний день» доводило меня до коликов.

Но вот – неожиданность: комполка уже на плацу. И не в центре, как обычно, а в стороне. Рядом с ним – его замы, комбаты, другие офицеры и… немецкие полицейские с овчарками.

– Дело пахнет керосином! – проронил стоящий рядом со мной Соколов. Соколов – щеголь: гимнастерка – в обтяжку, штаны заужены (как умудрился?), пилотка – набекрень. Таким, вероятно, он был и на гражданке: любителем покрасоваться. На гражданке – понятно: перед девочками. Но тут-то…

– За кем-то из нас пришли, – многозначительно заключил он.

– Оцэ дило! – аж присвистнул Балацкий. – И шо им надо?

– Разговорчики! – строго взглянув на строй, прикрикнул взводный, старший лейтенант Терентьев. Прикрикнул, конечно, так, для виду, хорошо понимая, что разговорчики все равно не прекратятся: уж больно пикантная картина разворачивалась перед нами.

– Какое вообще они имеют право заходить на нашу территорию? – проворчал Красненко. – Да еще с собаками.

– Имеют, имеют, – резюмировал взводный. – Сейчас узнаем.

Взводный наш, Терентьев, был единственный в полку из офицеров – москвич. Тоненький, беленький и даже какой-то флегматичный. Да все у него будет нормально. После Германии – домой, в Москву, а там и нужное местечко найдется…

– О! Герой-свинопас! – выкрикнул кто-то в задних рядах, и мы, невольно улыбнувшись, повели взглядом в сторону ворот, через которые въезжала повозка с важно восседающим на ней громилой Подопригорой.

История тут такая. Съездил Подопригора в отпуск. Смог ведь! На побывку нашему брату ох, как непросто было вырваться, даже очень непросто. Но ведь смог. Знать, водил дружбу с интендантским начальством. А спустя какое-то время в отпуск отбыл его земляк, опять-таки сверхсрочник-«макаронник», и, естественно, Подопригора попросил того заскочить к его родителям и передать им гостинец. Что земляк и сделал и буквально был ошарашен тем, с каким почтением односельчане отзывались о служивом Подопригоре. Он-де чуть ли не главный человек в полку, и сам командир время от времени обращается к нему за советом. А однажды на учениях якобы спас генерала, машина которого перевернулась: на себе притащил генерала в медсанбат, за что тот пообещал представить его к награде и дать капитана. Вот трепло!..

– А лошадка-то умнее его: сама дотащит тачку до столовой и обратно – на хозблок.

– На свинарник, – уточнил кто-то.

– А мясо и сало откуда? – буркнул Балацкий.

Взводный снова как бы нехотя покосился на строй.

Полицейские ушли. Комполка покатился в центр плаца – краснее красного. Представляю, каково видеть его такого совсем рядом. Как рассказывали те, на кого он обрушивал свой гнев (в основном – на офицеров и «макаронников»), чем сильнее раскалялось его лицо, тем явственнее проступал на щеке глубокий продольный шрам. Тут уж поневоле во всем сознаешься и покаешься. Хотя, в принципе, относились к нему все нормально. Потому уже, что в полку он был единственный фронтовик. Подполковник Нещерет.

Не буду воспроизводить его «пламенную» речь, это, как понимаете, совершенно невозможно. В общем, суть дела такова. Вчера кто-то из наших, будучи в увольнении, украл у немки велосипед.

Украл! Слово, вообще неприемлемое для немцев, чей менталитет – не тронь чужого! – формировался веками. Потому и привыкли жить, не запирая дома, не пристегивая те же велосипеды к заборам.

Следы привели в наш полк. И теперь предстояло вычислить: кто?

– На все про все – час! – отчеканил комполка.