Судьбы русской духовной традиции в отечественной литературе и искусстве ХХ века – начала ХХI века: 1917–2017. Том 1. 1917–1934

Именно с момента пережитой на Красной площади пророческой «эпифании», как говорил сам Волошин, «темой моей является Россия». О волошинском «послеревоюционном» творчестве (равно как и о героическом поведении в годы Гражданской войны) на настоящий момент существует обширная литература. Собственно именно грандиозный историософский лироэпический цикл «поздних» художественных текстов, обращенных к судьбам родины, и утвердил за Волошиным то выдающееся место, которое он ныне занимает в «большой» отечественной словесности, ввел его в школьные учебники и хрестоматии и обеспечил непременное присутствие в живом читательском обиходе: все, созданное ранее, при незаурядном художественном мастерстве и остроумии, осталось лишь изящной страничкой истории серебряного века, ценимой немногочисленными знатоками. Не видя необходимости неоправданно расширять тематические границы настоящего очерка, скажем лишь, походя, что волошинские характеристики присущей русскому народу «культуры взрыва», требующей, соответственно, исключительно жесткую государственную «форму», могут многое прояснить как в нынешних общественных спорах о пресловутой «вертикали власти»:

В анархии всё творчество России:Европа шла культурою огня,А мы в себе несём культуру взрыва.Огню нужны – машины, города,И фабрики, и доменные печи,А взрыву, чтоб не распылить себя, —Стальной нарез и маточник орудий.

Отсюда – тяж советских обручейИ тугоплавкость колб самодержавья.Бакунину потребен Николай,Как Пётр – стрельцу, как Аввакуму – Никон.Поэтому так непомерна РусьИ в своевольи, и в самодержавьи.И нет истории темней, страшней,Безумней, чем история России —

так и в обострившейся в последнее время полемике о цивилизационном взаимодействии отечественного бытия с ценностями европейских демократий:

В России нет сыновнего преемстваИ нет ответственности за отцов.Мы нерадивы, мы нечистоплотны,Невежественны и ущемлены.На дне души мы презираем Запад,Но мы оттуда в поисках боговВыкрадываем Гегелей и Марксов,

Чтоб, взгромоздив на варварский Олимп,Курить в их честь стираксою и серойИ головы рубить родным богам,А год спустя – заморского болванаТащить к реке привязанным к хвосту.Зато в нас есть бродило духа – совесть —И наш великий покаянный дар,Оплавивший Толстых и Достоевских

И Иоанна Грозного. В нас нетДостоинства простого гражданина,Но каждый, кто перекипел в котлеРоссийской государственности, – рядомС любым из европейцев – человек.(«Россия», 1924).

Оставив на этом неисчерпаемую тему волошинских историософских интуиций и прозрений поздних лет творчества, следует сосредоточиться на его духовно-религиозном аспекте. В настоящее время широко бытует эффектная формулировка, многократно повторенная в работах В. П. Купченко: «"Примеривший" в молодые годы все мировые религии, западные и восточные, Волошин под конец вернулся "домой" – к православию»⁴⁰. Тут кажутся необходимыми некоторые уточнения.

Как уже упоминалось, Волошин, мало заботясь о приведении своего образа жизни в соответствии с правилами православного домостроительства, тем не менее, никогда не обнаруживал не только намерений публично разорвать с русской Церковью (как, например, Лев Толстой), но даже вступить с ней в сколь-нибудь заметный конфликт на идейной или общественной почве (как Д. С. Мережковский). К этому следует добавить неизменное доброжелательное внимание к новозаветной проповеди: