Суфии: Восхождение к истине

Посетителями таких собраний были по большей части представители ремесленников и малообеспеченных городских кругов. Поэтому читавшиеся и певшиеся стихи, конечно, должны были выбираться с таким расчетом, чтобы они в какой-то мере были понятны собравшимся и соответствовали их вкусам и привычкам. Сведения, имеющиеся о жизни известного шейха Абу Саида ибн Абу-л-Хайра (967 — 1049), показывают, что этот видный представитель хорасанского суфизма в своих проповедях широко пользовался рубаи (четверостишиями), т.е. той стихотворной формой, которая имела народное происхождение и в этот период в аристократические круги доступа еще не получила. Весьма характерно также, что шейх Абу Саид не сочинял сам рубаи, а пользовался уже готовым материалом, можно думать, преимущественно народного происхождения.

Есть основания думать, что так поступали шейхи и в предшествующую эпоху и что использовались главным образом стихи любовные, созданные как светская лирика, воспевавшие обычную земную любовь и только подвергавшиеся соответственному истолкованию. Газали достаточно подчеркивает, что для целей сама была нужна именно любовная песня. Но у того же Газали мы находим и другое важное указание. Он предостерегает от такого пения, которое вместо духовного восторга может вызвать чисто физическую страсть. Следовательно, шейхам нужно было производить известный отбор, привлекать преимущественно такие стихи, которые легко допускали символическое толкование. Отсюда естественно предположить, что уже в раннюю эпоху должна была возникнуть потребность в специальной поэзии, не насильственно толкуемой символически, а уже задуманной как символическая поэзия. Мы видели, что такая поэзия складывалась уже в VIII в. (Рабиа), а для IX в. мы уже имеем многочисленные образцы на арабском языке, сохраненные нам неоценимой Китаб ал-лума фи-т-тасаввуф Абу На-сра ас-Сарраджа (ум. 988).

Вот, например, стихи, приписываемые самому Джунайду:

О разжигающий пламя в моем сердце мощью Твоей, если б захотел Ты, то угасил бы в моем сердце собою пламя. Нет позора, если бы я умер от страха и от опасения, в том, как Ты поступаешь со мной, позора нет, позора нет!

Или стихи Ибрахима ал-Хавасса:

Стерпел я часть мучений из страха перед совокупностью их, и отразил я душу мою ради души моей, так что возвысилась она. Заставил я ее пить неприятное ей, пока не привыкла она, а если б выпила она это все целиком, содрогнулась бы О, как много унижений, которые подносит душе кубок почета, и как много душ вследствие почета впадает в унижение.

Если я прогяну руку и буду просить богатства не у Того, Кто сказал: «просите Меня», то отсохнет она. Заставляю я терпеть душу мою, ибо в терпении — почет, я буду доволен моими мирскими благами, пусть их и мало.

Этот отрывок — прекрасная иллюстрация к психологическим состояниям — макамам терпения и покорности, о которых мы говорили выше.

Следующие стихи Шибли уже затрагивают тему любви в более или менее плотской окраске:

Расплавилось мое тело от того, что в моем сердце, и расплавилось мое сердце от того, что в теле. Перережьте вервь мою, а если хотите, свяжите, всякое дело, исходящее от вас, для меня прекрасно. Люди уверились в том, что я — влюбленный, не знают они только Того, к Кому моя любовь.

Еще отчетливее эта окраска в таких стихах Йахйи ибн Муа да ар-Рази — первого автора, читавшего с минбара полный курс суфийских теорий: