Сугомак не сердится

«Я считаю, — продолжал он читать, — что сказать правду, если даже она горькая, лучше, чем скрыть ее. На всю жизнь запомнила дни, проведенные в лесной деревушке близ Овруча. Все тогда было необыкновенным — и сама жизнь, и наши встречи, и твои стихи. С тех пор миновало два года. Это немало, чтобы трезво оценить прошедшее, чтобы все поставить на свои места. Я поняла: у меня не было любви к тебе. Было увлечение, пусть яркое, но недолгое. Возможно, верила бы я и до сих пор в мою любовь к тебе, если бы жизнь не раскрыла глаза, если бы не испытала мое чувство. Не обижайся на откровенность, на правду не злятся. Я встретила человека, которого полюбила крепко, навек.

Не презирай меня — иначе поступить не могла. Я верю: останемся друзьями, не так ли, Володя? Будешь в наших краях — заходи. Я и мой муж будем рады тебе. А мужа ты хорошо знаешь — это Николай Сидоров».

И померк для Владимира солнечный день. Пусто и тяжело сделалось на душе. Он и не заметил, как очутился за городом. В этом месте быстрая и полноводная Зея, словно устав от вечной спешки, вливалась в спокойный Амур.

На берегу было шумно. К парому, который таскал юркий катерок, тянулись автомобили, повозки, люди. По реке сновали сторожевые катера. Гулко вздыхал судоремонтный завод.

Владимир присел в сторонке от этой сутолоки и просидел так до вечера. А ночью курьерский поезд мчал его в родные уральские края.

Минуло семь лет. Много это или мало? Как измерить время? Владимир считал, что любовь к Гале давно прошла. Не мог представить себя без Лиды, без Валерки.

И вдруг что-то случилось. Какая-то большая несправедливость прокралась в жизнь Владимира. От нее не убежишь, о ней не забудешь — она, эта несправедливость, в самом сердце.

* * *

Однажды в редакцию завернул Николай. Ввалился шумно, нагруженный доверху покупками, которые кучей свалил на диван.

— Здорово, Володя! — прогудел он, тиская Бессонову руку. — Контора пишет?

Он уселся напротив, и они закурили.

— Приходи в субботу, — сказал Николай. — Светланке пять стукнуло. Круглая дата — мы нашу жизнь пятилетиями считаем. Приходи.

— Не обещаю. Кто знает, как дела сложатся?

— Брось! Не увиливай!

— В самом деле. Может, дежурить придется, а то и в командировку.

— Словом, жду… С женой.

— Но…

— С женой, иначе выгоню!

— А если она не пойдет? Да и сына оставить не с кем.

— Не крути, Володька! Хватит! Хочешь, поеду и договорюсь с твоей женой?

— Вот пристал! — засмеялся Владимир, даже вспотев от сидоровского натиска. — От тебя не отвяжешься.

Уходя, Николай погрозил тростью:

— Только не приди!

Лида к приглашению вначале отнеслась безучастно, по крайней мере так показалось Владимиру. Поправив волосы, она сказала:

— Иди один.

— Как же я пойду один? — горячо возразил он. — Ты же понимаешь…

Лида отлично знала Владимира. У него была впечатлительная натура, легко воспламеняющаяся, но честная.

Еще до замужества Лида знала о его первой неудачной любви. Иногда он грустил, особенно в первый год их совместной жизни. Тогда брал заветную тетрадку фронтовых стихов перечитывал и уходил в себя, в свои думы. Лида не мешала, хотя ей было больно.

Однажды Владимир попросил:

— Хочешь, я тебе почитаю?

Этот вечер особенно сблизил их. Владимир рассказал о фронтовой жизни, о ефрейторе Сидорове и очень мало и скупо о Гале. Лида не навязывалась с расспросами, не ревновала к прошлому. Она отвлекала как могла Владимира от мрачных дум, отдала ему сердце, ничего не прося взамен. И Владимир понял ее бескорыстное стремление, а поняв, обрел покой и сам доверился ей всем сердцем.

Но первая же встреча с Сидоровым и потрясла его. Владимир изменился, хотя старался показать, что ничего не произошло. Но ведь ее трудно обмануть! Поглядит на Лиду, а ей ясно, что думает он совсем-совсем о другом, о чем-то далеком-далеком. Работает вечером, вдруг рвет написанное в клочья и ходит взад-вперед, заложив руки назад, курит, не разговаривает. Лида жалела его, но расспросами не надоедала. Она знала: перегорит — сам расскажет. Трудно было, больно было, но молчала, ждала.