Суккуб

Я повесила трубку. Вытерла щеки. Вынула карту из телефонного аппарата. Направилась к расписаниям поездов дальнего следования. Куда угодно. В купе проводницы. Уж я «договорюсь»…

12

— …Лида? — Захлебнулся знакомый голос. Я склонила голову, не оборачиваясь. Но Галка уже узнала. — … Лидунчик!

Она взяла меня за плечо, разворачивая. В тамбуре больше никого нет. В худой, перманентно загорелой руке — сигаретка. На лице — удивленная улыбка. Смущенная, растерянная, все еще не верящая.

— Привет. — Улыбнулась я.

Поезд Москва — Екатеринбург. Второй день на рельсах. Мир так узок в вагоне купе. Так тесен…

— … Что ты тут делаешь? — Она не скрывала изумления. — …Ты ли это?…Не думала, что ты вообще на поездах ездишь.

— Ты домой? — Я вспомнила, что Галчонок откуда-то оттуда. Из Нижнего Тагила, что ли?

— …Да, домой. — Захлебнулась она. Затянулась. Выдохнула густой белый дым в стекло. — …Вокруг тебя такая шумиха…Хочется спросить, правда ли это? Но ты, ведь… не ответишь.

Я посмотрела в окно. В заснеженную бескрайнюю Русь, стискивающую нас зябкими объятиями, пытающуюся остановить, молящую подождать, вздохнуть, прислушаться, подумать.

Галка кивнула, снова затягиваясь. Выкинула окурок в сквозящую щелку. Выдохнула. Снова кивнула.

Я смотрю в снег. На черные голые деревья, на бесконечные провода.

Галчонок собирается уйти. Она понимает. Что-то она понимает. Даже, если это совершенно не относится к правде, она найдет причины, оправдания и не обидится.

— Тебя не хватятся? — Спрашиваю ее спину, шагнувшую к двери.

Обернувшись, она чуть дергает головой и улыбается.

Мы приехали за день до Дня рождения Галкиной мамы. У них очень просто и чисто.

— …Я прекрасно понимаю, что ты можешь оплатить хоть гостиницу целиком…Но маминых щей там тебе никто не сделает.

Я не смогла отказаться.

Скажи она что угодно… Упрекни. Начни увещевать. Насмехайся. Все было бы без толку. Но Галка — это кратчайший путь из пункта А в пункт Б. Она всегда — напрямик. Она всегда — в точку.

В квартире три комнаты. Родительская, семьи старшей сестры и старенькой бабушки. Уже давно Галка чувствует себя гостьей в родном доме. Как и я в своем собственном, в Самаре. Но дом — он всегда дом. Чистенький, с растрескавшейся плиткой в туалете, с замазанными подтеками в ванной, со стенкой — ровесницей ее старшей сестры.

У сестры семилетний сын. Бабуля — тихая как тень. Отец — среднестатистический бытовой алкоголик. Не запойный. Хотя, после сокращения на работе всякое может случиться. Мама — педиатр в районной поликлинике. У них душевно, не склочно, смущенно и очень жарко. Хочется открыть форточку. Но пока парень носится по квартире, взмыленный и горящий — нельзя.

Галчонок с подарками. Галчонок приехала из Москвы. Это другой мир. Даже в ста километрах от МКАДа — уже другой мир. В магазинах тоже самое. Цены не всегда ниже. Но подарок, купленный там, будто пахнет по-другому. Сразу поймут. Потому она тащит все то же самое оттуда.

В глазах сестры — немая зависть. У нее интересный муж, у нее здоровый сын, у нее под боком родные. А в глазах — немая зависть. Я отворачиваюсь. Мне неудобно. Особенно после резанувшего взгляда ее мужа. Узнал.

За ужином Галка рассказывает свои новости. Часов семь уже, стемнело по-зимнему рано. Мы едим щи. Водку. Картошку с мясом. Водку. Бабушкины соленые огурчики. Водку. И совершенно потрясающую квашеную капусту. С семенами укропа, маслом и сахаром. И снова водку. Галка в подпитии говорит легче, почти без схваток. И так как День рождения случится только завтра, а мы с дороги, то и спать идем где-то в районе «спокойной ночи, малыши».

В комнату, где спит бабушка с правнуком подмышкой. На полуторке, уютной, как свитер, который носишь десятый год. Как стоптанные тапки, которые никогда и ни за что не предашь.

Темно. Бабушка похрапывает с тревожным свистом. Мелкого еще не угомонить. Перед глазами вертолетик, поэтому смотрю в потолок. Мы лежим в темноте, и я думаю об Аньке, которая не пригласила на свадьбу. Думаю о Максе. Думаю о тех, о ком успела забыть. Макс — лишь первый муж подруги. У каждой будет. У каждой. И всегда будет одно и то же. Взгляд Галкиного зятька намекнул об этом прямолинейно и безнадежно. И ради них, ради себя, ради всех нас, ради того, что мы можем вспомнить… я, даже, не позвоню.

Разве вправе я заставлять близких мне людей чувствовать себя виноватыми? Жизнь сама все расставит по местам. Помогать ей в этом — все равно, что запустить дождевых червяков утоптать асфальт вперед катка.

А Галка лежит и молчит так, будто все и так знает. И мне очень хочется рассказать. Хоть кому-нибудь. Хоть с кем-то разделить все-все… Но я молча смотрю в потолок. И в душе слезы. Водопады слез. Но они, лишь, там.

Меня разбудил нормальный, логичный и прогнозируемый сушняк. Бабушка все так же посвистывала, храпя. Галька, почувствовав простор после того как я поднялась, раскинула свои худющие руки-ноги по всей полуторке. Стараясь не шуметь, я пошла на кухню. Работал телевизор.

— Ты что не спишь? — Спросила я мелкого, протирая глаза.