Сулла

Потомкам Руфина уже не удалось достичь консулата вплоть до 88 года — повидимому, как из-за дурной репутации предка, так и по причине собственных ограниченных способностей,[118] а может, в какой-то степени и невезения. Сын опозоренного консуляра стал первым из представителей семейства, получившим когномен[119]«Сулла». Это имя связано с внешностью его носителя[120] и восходит, возможно, к слову sura — икра ноги.

[121] Первый из Сулл упоминается около 250 года в качестве фламина Юпитера (flamen Dialis),[122] чей сан налагал на его обладателя многочисленные ограничения: он не имел права разводиться и жениться вторично даже после смерти супруги, видеть войско, садиться на коня, покидать город не более чем на две ночи и т. д.,[123] что препятствовало политической карьере.[124]

Сын фламина, Публий Сулла, входил в состав коллегии децемвиров для совершения священнодействий (decemviri sacris faciundis), а в 212 году, в разгар Второй Пунической войны, занимал почетную должность городского претора.[125] С его пребыванием на этом посту связана любопытная история. Претор предыдущего года Марк Эмилий передал ему найденные им пророческие стихи прорицателя Марция. В одном из его предсказаний речь шла о поражении при Каннах, в другом — о необходимости ежегодного проведения игр в честь Аполлона ради изгнания врагов из Италии. Эти игры, ludi Apollinares, и были тогда впервые устроены Суллой в Большом цирке на деньги, выданные сенатом, а также на взносы сограждан, которые претор повелел им сделать своим эдиктом (Ливии. XXV. 12. 315).

Макробий рассказывает об этом несколько иначе, сообщая, однако, интересные подробности: «Во время Пунической войны эти игры на основании Сивиллиных книг были впервые устроены по совету децемвира Корнелия Руфа, который по этой причине получил когномен «Сивилла», а затем из-за искажения имени стал впервые именоваться Суллой» (Сатурналии. I. 17. 27). Такая этимология понравилась Суллам куда больше, нежели та, что связывала их прозвище с икрами. Поэтому на монете, отчеканенной, повидимому, сыном претора 212 года, мы видим голову Сивиллы на носу корабля. Впоследствии о происхождении этого когномена от имени Сивиллы писал и вольноотпущенник Суллы-диктатора Корнелий Эпикад (см. Харисий. ПО. 13. Изд. Кейля). Однако сам диктатор признавал истинной традиционную версию и считал первым носителем своего фамильного имени отца претора 212 года, фламина Юпитера, и не упоминая о Сивилле.[126] Ничего не пишет о ней и Ливии в пассаже об играх в честь Аполлона. Так что принимать всерьез рассказы Корнелия Эпикада и Макробия не приходится.[127] Но благодаря им мы узнаем о тщеславном желании Сулл дать более «возвышенное» объяснение своего когномена.

Сын первого устроителя ludi Apollinares, Публий, также достиг должности претора, которую занимал в 186 году, управляя Сицилией (Ливии. XXXIX. 6. 2; 8.2). Другой представитель фамилии, Сервий Сулла,[128] повидимому, в 175 году был претором и наместником Сардинии, а в 167 м вошел в состав сенатской комиссии, прибывшей в только что разгромленную Македонию.[129] Сын претора 186 года Луций, отец диктатора, был авгуром.[130] О его политической карьере сведений нет, хотя есть серьезные основания полагать, что он являлся наместником Азии,[131]

а прежде соответственно добился претуры.

Таким образом, максимумом, которого смогли достичь предки Суллы, начиная с прапрадеда, была должность претора. Да и ее они занимали не всегда — ни о прадеде, ни об отце диктатора таких сведений нет. К тому же, как пишет Плутарх, потомки Корнелия Руфина «жили в постоянной бедности» (Сулла. 1.2). Это, возможно, преувеличение, поскольку дед Суллы был наместником Сицилии, а его предполагаемый брат Сервий — Сардинии.[132] С другой стороны, то, что Публий и Сервий управляли столь богатыми провинциями, отнюдь не означает a priori, что они серьезно увеличили там свои состояния, — память о судьбе пращура, исключенного из сената за сребролюбие, могла сдерживать их аппетиты. Впрочем, речь идет, по всей видимости, об относительной бедности — по сравнению с другими семействами, которые в эпоху великих завоеваний нажили немалые богатства.

Но вернемся к юному Луцию. Мы не знаем, сколько лет ему было, когда его постигло горе — умерла мать, имя которой до нас не дошло. Плутарх пишет, что у него была мачеха, которая любила его как сына (Сулла. 2.7). Позволим себе предположить, что она знала его с детства — ведь чем меньше ребенок, тем больше нежности он вызывает.

Как известно, римские мальчишки играли в солдат (как во все времена), гладиаторов, цирковых возниц, судей, бросали камни «блинчиком».[133] Наверняка и Сулла предавался подобным забавам, и было бы очень интересно узнать, как он вел себя во время этих игр, давало ли о себе знать его честолюбие, действовал ли он обдуманно или предавался азарту. Но если об Алкивиаде, Александре или Катоне Младшем такие рассказы Плутарх сохранил, то о детстве будущего диктатора он ничего не сообщает.