Сумеречный сказ

С той поры и скиталась Майя по свету, скрываясь и работы любой не чураясь. Однако так долго продолжаться не могло: рос ребёнок, сил меньше становилось и приходилось хоть изредка к колдовству прибегать, дабы дела быстрей совершать. Так и поймали её на делах тёмных и мигом вытолкали из дому, не желая с нечестивой якшаться.

Теперь же Майю окружали сумерки, холод и лес. Закрытые двери и вилы ждали ведьму везде, куда бы она ни постучалась. Делать было нечего: пришлось идти во мрак. Прижав к груди обереги и собрав все силы в кулак, Майя обратилась к лесу:

— Я взываю к тебе, леший мест здешних. Прими меня под кров, позволь остаться с тобой навсегда. В благодарность сердце и душу тебе отдам.

Пала на колени ведьма, ладонь ножом разрезала и стала вглядываться в тени. Кровь стекала капля за каплей, расплываясь мутным пятном по траве. Вдруг замерли все звуки, лишь раздавалось гулкое эхо шагов — леший долго себя ждать не заставил. Предстал он в облике великана с рогами лося и мордой волка, но не испугалась дева — на всё готова была пойти. Приблизился леший и, почуяв запах, заголосил низким басом:

— Земная ведьма, — определил он природу Майи. — Зачем ты мне? Здесь и без тебя всё растёт и плодоносит.

— Величие твоё неоспоримо, — поклонилась она. — Но сердце живое способно лес долго питать, могущество множить, а силы мои отныне твои. Тебе принадлежать стану, только позволь разродиться и в тени остаться.

Размышлял леший недолго: впустил Майю и даже проводил до покошенной временем землянки. Там-то и появилась на свет Олеся — маленькая ведьма, силу в коей мать сразу не распознала. Как окрепла после родов Майя, так и отдала сердце лешему. Тоска тут же меж рёбер поселилась, пустота в душе образовалась, и даже материнская любовь притупилась — угасли все чувства.

Жизнь Олеси протекала одиноко, ибо мать запрещала ходить дальше леса. Потому и приходилось девочке слоняться по округе часами напролёт, плести венки, собирать цветы и с животными играться. Почему такая судьба на голову упала — Майя не рассказывала. О силе колдовской девочка тоже не знала: мама решила, что ежель не говорить ничего, так и не коснётся дар дитя.

В ту пору Олесе шестнадцать лет минуло. Лес домом родным служил, и ничто уже в нём её не манило. Тропинки она все истоптала, ручьи за версту слышала, меж деревьев не терялась — словом, очерствело всё. Знала девушка с ранних лет, что рядом деревня стояла, а посетить её нельзя было — мать бранилась шибко.

Одначе любопытство сложно унять, а посему, набравшись смелости, сбежала Олеся в поселение. Изумилась знатно: все кругом в сарафанах да кафтанах гуляли, сапогами и лаптями сверкали. Дома добротные, ставни резные, заборы крепкие да хозяйство шумное — ключом жизнь била. А люди точно муравьи бегали да всё при делах, при заботах. От восторга девичьи очи разбегались: не понимала Олеся, как могла Майя предпочесть убогую землянку с дырявой лоханью в самой глуши леса добротному дому с баней и землёй плодородной.

Стала прогуливаться по округе Олеся, с восхищением на жизнь мирскую глядя. Заметила она, как на поляне чуть в стороне от деревни девушки да юноши хоровод водить стали. Смеялись они, за руки крепко держались, резвились и бегали друг от друга. Видя радость чужую, поспешила Олеся к ним тут же, но стоило только к хороводу подойти, как отшатнулись от неё все.

С презрением на девицу тотчас уставились и заголосили:

— Ты кто такая?

— Оборванка какая-то.

— Гляньте-ка, у неё сарафан весь оборван да грязный, а в волосах ветки. А руки-то! Все в земле.

— А ну прекратите! — прикрикнул на друзей молодец статный — точно главный средь них. — Запугали совсем девку. Разве можно так?

Приблизился он вплотную к Олесе и подбородок ей сжал легонько.

— Прости ты нас, красавица. Не видали мы прежде столь огненных волос да глаз зелёных, вот и позавидовали подруги мои, браниться удумали, — румянец на щеках девичьих заиграл. — Но скажи нам, голубка, откуда же ты к нам пожаловала?

Олеся взгляд потупила и прошептала:

— Из лесу.

Тут же оханье да аханье в гул слились, злобно на неё все уставились, кулаки сжали и в кольцо зажимать стали.

— Так, стало быть, та брюхатая ведьма разродилась-таки! — загоготал главный. — Хватай её, парни, покажем девке, какие мы ладные!

Крики, плевки, пинки да кулаки — всё разом повалилось на Олесю, что сгорбилась на земле сидя. Ей драли волосы, рвали сарафан, кидали траву в лицо, а она лишь пыталась отмахнуться, но всё напрасно. Гогот чужой на голову давил, слёзы лицо обжигали, а обида всё сильней и сильней пылала, в гнев переходя.

Чей-то удар в ногу стал последней каплей. Закричала Олеся яростно, и тут же с рук её пламя сорвалось. Змеёй огонь извивался и точно всех обидчиков достигал: теперь они стонали и умоляли в кругу жарком и пылающем.

— Пощади!

— Прости нас!

Одначе не желала Олеся внимать их мольбам и слезам. Месть душу одурманила. Так дело тёмное точно свершилось бы, если бы вдруг не исчезли все силы враз и не упала бы ведьма без чувств.