Сумерки богов

И с ответным рёвом Краки повел свою роту датчан вверх по пандусам. Он смотрел прямо перед собой; один неверный шаг в любую сторону означал шестидесятифутовое падение в холодные воды озера Венерн – скорее всего, задев ещё и узкие стены ущелья. Под его весом заскрипел пандус. Он задрожал, но выдержал. Из-под края пандуса сыпались почва и камни, железные шипы глубоко входили в землю. Впереди высились стены Храфнхауга. Он видел бледные лица гётов между самодельными амбразурами, на медных шлемах поблескивал рассеянный облаками и дымом солнечный свет. Стрелы летели в них через неравные промежутки времени. Одна срикошетила от шлема Краки, другая отскочила от туго сплетённых звеньев его кольчуги.

Зарычав, командир данов взобрался по разводному мосту и спрыгнул на узкую тропинку. Он ожидал сопротивления. Щит он держал наготове, его меч не дрогнул; он называл его Жезл трупов, на дамасском лезвии был выгравирован отрывок из Священного Писания на греческом, которое досталось ему от старого варяга в Миклагарде: «

Ты у Меня – молот, оружие воинское; тобою Я поражал народы и тобою разорял царства».

Краки не видел никого живого. У пандусов грудой лежали трупы гётов вперемешку с его родными данами; от дыма горящей набережной у него слезились глаза – воняло жареным мясом и палеными волосами. Краки шагнул вперед, взрыхленная земля под ногами превратилась в кашицу из крови и других менее жизненно важных жидкостей. Он уже хотел приказать своим людям поднять знамя и двигаться к задним воротам, когда воздух разорвал леденящий душу крик.

Сквозь завесу дыма появилась пара окровавленных фигур. Это были женщины – ведьмы, Краки даже не сомневался. Та, что повыше, хромала и тяжело дышала, её дыхание было прерывистым, как у львицы на охоте. Левая сторона её лица была обуглена, а левый глаз лопнул, как яйцо. Правый сверкал боевым безумием. Другая женщина была немногим старше девочки. Она приближалась в жуткой тишине, оскалившись по-звериному. В одном кулаке она сжимала франкский топор, в другом держала длинную секиру. У обеих волосы были чёрные, как крылья падальщика, украшенные амулетами из кости и серебра, а на щеке была татуировка ворона.

– Гёты шлют женщин сражаться, – сказал Краки. Он описал в воздухе мечом восьмёрку и встал в боевую стойку. – Ну вперёд, ведьмы! Нападайте, и я отправлю вас в ад, чтобы стелиться перед своим повелителем!

Диса не помнила столкновение со снарядом. Она не помнила ни всепоглощающего пламени, ни острых, как кинжалы, щепок дерева, ни тлеющих углей, ни криков изувеченных, горящих под покровом обломков. Она помнила только крик Ауды.

Это был разочарованный крик раненого животного, бессловесный, но выражающий огромный смысл в своем отчаянии. Диса увидела, как Ауда стоит на коленях и закрывает лицо руками. Диса присела на корточки рядом с женщиной и убрала её руки. Левая сторона лица ее сестры почернела от пламени, обуглилась, как мясо, слишком долго оставленное на вертеле, а глаз превратился в ошметки, из которых сочились кровь и желе. Он никогда больше не увидит солнечного света. В другом глазу Ауды Диса видела безумие.

Она всё поняла. Диса слышала, как даны шли по пандусам, их голоса становились всё громче. Под их ногами скрипели доски. Ауда уставилась на девушку с напряжённой сосредоточенностью. «Если нам суждено умереть

, – говорил её оставшийся глаз, – давай призовём дочерей Одина и заслужим место у кровавого стола Всеотца». Это Диса тоже поняла. Она нашла меч сестры и вложила в руку женщины.

– За Храфнхауг, сестра, – прохрипела Диса, доставая свой франкский топор. Вдвоём они поднялись на нетвёрдых ногах. Ауда тяжело дышала, преодолевая волны агонии, которые накатывали на неё, пока женщины шагали к первому дану, спрыгнувшему с разводного моста.

Он был довольно серьёзным соперником, как определила Диса по его военному одеянию. На нём была тяжелая кольчуга под богато расшитым плащом, перетянутая толстым кожаным поясом, украшенным розетками из чеканного золота; ими же был украшен его шлем, от драконьего гребня, идущего вдоль тульи, до широких боков. Сам мужчина был безбородым, покрытым шрамами, его раздвоенный подбородок выдавался вперёд, а торчащие усы были скорее серебристыми, чем черными.

Богач или бедняк, шут или король… Дисе было всё равно. Она чувствовала, как из тёмных уголков души поднимается жгучая ненависть – к данам и их непонятному богу; к нетерпеливым ножницам норн, которые отрезали нити жизни её народа и окрасили их в кровь; к Колдуну и его тупому крестовому походу; к пророчеству, из-за которого всё это произошло. Диса направила всю эту ненависть в копьё. Именно им она убьёт этого ублюдка. Сначала его, потом того, что идёт следом, а потом и после него. Она будет продолжать убивать, пока её судьбу не завершит топор или клинок. Она поняла, что так ей предначертано. Убивать и умереть.