Сумерки эльфов

— Вы сломали ценную вещь, а это нехорошо. — Горлуа поднял указательный палец, словно грозя им, и обернулся к стражнику, призывая его в свидетели.

— Не так ли?

Стражник неуверенно улыбнулся, не зная, что ответить.

— Не так ли? — настойчиво повторил Горлуа.

— Да, мессир.

— Вот видите! — назидательно сказал старый сенешаль. — Вы получаете еще по десять лет за то, что сломали драгоценность. И за то, что научились читать без разрешения короля. Нельзя читать чужие письма, вы разве этого не знали?

Он скомкал клочок пергамента, бросил его на пол и вышел, не оборачиваясь. Позади него стражник медленно толкнул тяжелую дверь и невольно вздрогнул при виде ужаса и отчаяния, появившихся на лицах заключенных. Он запер дверь, повесил тяжелую связку ключей на вбитый в стену крюк и начал тяжело спускаться по лестнице, ведшей в караульную. Он с отвращением посмотрел вглубь коридора, по которому Горлуа ушел во внутренние покои дворца, и плюнул вслед сенешалю.

С наступлением ночи Тилль очнулся. Он довольно быстро пришел в себя, но королева заставила его лежать неподвижно и вдыхать густой пахучий дым, который шел от небольшого костерка из торфа и веток. Он знал большую часть растений, разложенных рядом с костром, которые Ллиэн поочередно бросала в огонь, и ее медленные жесты в клубах дыма разбудили в нем старые воспоминания. Когда в глазах у него окончательно прояснилось, он увидел Утера, лежавшего невдалеке на густом мху. Рыцарь был все еще без сознания. Ллиэн сняла с него кольчугу — она вместе с мечом лежала рядом, поблескивая в свете пламени. Лицо, руки и торс рыцаря все еще сохраняли мертвенно-серый оттенок, но следы укусов прошли. На его коже Ллиэн начертила золой от костра руны, способствующие исцелению — оз, эар, ак и

тир,- их узор повторялся множество раз:

Склонившись над Утером, Ллиэн медленно раскачивалась, как змея, напевая древнюю песнь четырех рун:

Бит ордфрума аэлькре спаэсе,Висдомес вратху онд витена фрофур,Анд эорла гехвам эаднис онд тохихт.Бит эгле эорла гехвилкун,Тоннэ фаэаплисе флаэск онгиннетХрав колиан, хрусан кеосан

Блак то гебеддан; бледа гедреосат,Винна гевитат, вера гесвикат.Бит он эортан эльда беарнум,Флаэскес фодор, ферет геломэОфер ганотес баэт; гарсекх фандатХваэтер ак хаэббе аэтеле треове.Вит такна сум, хеальдет трива велВит аэтелингас, а бит он фаэрильд,Офер нита генипу, наэфре свикетх.

На языке, общем для всех племен, это звучало бы так:

Рот — источник всех слов,Вместилище мудрости, утешение мудреца,Покой и надежда благородного.Прах ужасает благородного,Когда плоть внезапно холодеетИ тело уходит в мрачную землю.Вянут прекрасные цветы, радость уходит, связь рвется.Дуб, растущий из земли, дает пищу свиньям,И так же люди питают его собой.

Море с острыми гребнями волнИспытывает дуб на прочность.Тир — особая руна.Правителям она сохраняет веру,Всегда рассеивает ночной мрак,Никогда не знает поражений.

Под покровом веток и листьев, в ночной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием костра, монотонное пение погружало Тилля в гипнотическое забытье, навевая странные сны. Иногда он выныривал из густого тумана, в который погружался, словно в бездонный колодец, мрачный и холодный, и произносил короткие отчетливые звуки, пытаясь поговорить со своей собакой и соколом. Это напоминало клекот, тявканье, рычание… Но Ллиэн не могла ничего понять.

Когда наконец он смог подняться, он приблизился к Ллиэн, взял ее руки в свои и склонил голову.

— Благодарю, моя королева…

Потом поднял голову и улыбнулся ей. Маленький костер из веток и целебных трав, горящий в темноте ночи под густой кроной плакучей ивы, давал такой слабый свет, что человек не смог бы различить ничего, кроме самих язычков пламени. Но эльфы — дети ночи, поклоняющиеся Луне, видят в сумерках не хуже диких животных. Ллиэн стояла на коленях возле Утера, и вид у нее был измученный. Тилль понял, что она использовала магию, чтобы исцелить их обоих от яда укусов и спасти от смерти — ценой своих собственных сил.

— Как он? — спросил Тилль, указывая на Утера. Ллиэн внимательно взглянула на рыцаря.