Сумерки над Джексонвиллем. Лесной мрак

Голос Поля. Странно слышать, как говорит только что умерший человек. Тем более что сказанное им звучит столь уместно — принимая во внимание ситуацию, в которой мы оказались. Пленка на большой скорости прокручивается дальше — теперь наступает черед Иветты: «Как мило, что вы зашли. Звоните нам почаще, Элен».

— Непременно! — издевательским тоном произносит Элен. — Ну вот; сейчас огонь всех вас освободит от жизненных трудностей: Элизу — от инвалидной коляски, Тони — от психушки, Жана — от избытка холестерина в крови… Итак, до свидания… Нет, Жан, это никуда не годится: прекратите же плакать! Соберитесь с духом, проявите хоть немного храбрости! А мне пора; предстоит еще кое–какая работенка…

Тихое потрескивание огня. Никаких сомнений: так потрескивать может лишь разгорающееся пламя; запах чего–то горящего.

— Виржини! У тебя есть ровно десять секунд, чтобы выйти–таки из своего укрытия!

— Она подожгла оборки чехла на диване, — изменившимся из–за разбитого носа голосом сообщает мне Тони.

— Я же велела тебе молчать, грязная свинья!

Я чувствую, как нечто слегка касается меня на лету, — она бьет Тони ногой прямо в лицо. Голова несчастного ударяется о стену. Он сносит это без единого слова, но от стона удержаться не может. Треск пламени становится все сильнее; я уже чувствую его — оно настоящее: от него веет жаром; сейчас мы все тут умрем. НЕ ХОЧУ! Кулак мой плотно сжимается, рука взлетает наугад и с размаху утыкается во что–то мягкое — должно быть, прямо ей в живот; она невольно сгибается пополам, я нажимаю на кнопку «ВПЕРЕД», и кресло подскакивает, резко ударившись о ее ноги; она падает — я слышу, как она, взвизгнув от ярости, падает, как с грохотом обрушивается на пол опрокинутый столик; я продолжаю движение вперед, колеса моего кресла буксуют, наехав ей на лодыжки — и тут она внезапно испускает жуткий вопль.

— Господи, волосы… — шепчет Гийом.

Элен кричит. Сильный приток воздуха, запах паленого. Она вертится вокруг моего кресла.

У нее загорелись волосы.

— Немедленно назад! — кричит мне Тони.

Я откатываюсь назад — так что кресло с размаху довольно сильно стукается о стену.

И тут раздается нечто вроде глухого взрыва. Элен испускает вопль, похожий на крик разъяренного животного.

— Платье, — объявляет мне Тони; голос у него такой, словно он комментирует какой–то спортивный матч на Кубок мира. — У нее загорелось платье. Теперь она пылает вся, словно факел.

Образы буддийских жрецов, приносящих себя в жертву огню… Но нет — это здесь, совсем рядом, в двух шагах от меня; это воет женщина, настоящая женщина из плоти и крови; жар пламени охватывает нас со всех сторон, а в ноздри бьет запах — запах горящей человеческой плоти… Нужно что–то делать. Я подъезжаю к двери и принимаюсь отчаянно бить в нее своим креслом — ну есть же в этом доме хоть кто–то, способный откликнуться на шум! Мне просто не вынести этих криков!

— Эй там, хватит бузить, иначе мы вызовем полицию! — откуда–то снизу доносится раздраженный голос.

Ну давай же скорей! Вызови ее! Жар пламени растекается по комнате, огонь время от времени чуть касается меня, затем — все чаще, он уже обжигает местами; Элен с воем мечется по гостиной, натыкаясь на мебель; я чувствую ее, она налетает мне на руку — жжет страшно — я чувствую, как шипит, вздуваясь пузырями, ее кожа, я ощущаю ее отчаяние — ну вмешайтесь же хоть кто–нибудь!

Кто–то слегка трогает меня за ногу.

— Элиза, я подобрал нож, возьмите его, скорее! — тяжело дыша, произносит Тони.

Слегка приподнявшись, он кладет мне на колени нож. Моя рука вновь сжимает знакомую рукоятку.

— Негоже Элен бросать в таком состоянии. Держите нож прямо, я перережу галстук.

Да, он прав: может быть, ему удастся дотащить ее до ванной, открыть душ… Второй раз за какие–нибудь полчаса я опять, словно какой–то автомат, держу нож; Тони явно торопится, но галстук оказывается очень прочным — а эти крики, о, Господи, эти КРИКИ!

Наконец галстук распадается на две части; Тони встает, опираясь на спинку моего кресла, сдавленным голосом произносит: «Элен» — и я понимаю, что он пытается ее схватить.

— Элен! Не могу — слишком горячо! Нужно снять куртку.

Ну поторопись же! Крики Элен не прекращаются, меняясь лишь по своей интенсивности: они переходят в какой–то почти непереносимый визг — такого рода пронзительные звуки ассоциируются уже вообще с чем–то совершенно нечеловеческим; мне кажется, будто у меня вот–вот лопнут барабанные перепонки, я изо всех сил стискиваю зубы, рискуя в один миг превратить их в сплошное крошево; и при этом, словно безумная, все еще сжимаю в кулаке ручку ножа; интересно, сколько же все это длится? Две секунды? Три? Или три столетия? Крики парализуют меня, пламя лижет уже со всех сторон, мне очень хотелось бы подняться и завыть — я ведь тоже сгорю; волосы — вот уже загораются волосы, я судорожно поднимаю руку, призывая на помощь: помогите, помогите же мне; Элен по–прежнему вертится вокруг моего кресла, обжигая меня, она меня сожжет — она упала на меня, и я тоже начинаю гореть! Я горю!