Сумерки в полдень

— Может быть, из гор, а скорее всего из Австрии. Она же совсем рядом. Видите белые домики? — Он показал на разбросанные по горному склону редкие домишки с завешенными окнами. — Это Австрия. Когда-то по этим склонам тянулась едва заметная ограда, а на дороге был полосатый шлагбаум с двумя полицейскими и одним таможенником. Теперь, конечно, ничего нет, как нет и самой Австрии.

— Где-то здесь холодным и пасмурным февральским утром Шушниг пересек последний раз свою границу, — проговорил Чэдуик, приблизив лицо к оконному стеклу. — На границе он спросил сопровождавшего его германского посла фон Папена, что ожидает его у Гитлера, к которому он ехал, и фон Папен дал честное слово немецкого офицера, что ничего плохого ни с Шушнигом, ни с Австрией не случится. Два часа спустя Гитлер набросился на Шушнига с руганью и угрозами, заставил передать всю власть в руки нациста Зейс-Инкварта, а через месяц Австрия перестала существовать. Вот вам и честное слово немецкого офицера!..

Когда промчался еще один военный эшелон, Антон спросил, не обращаясь непосредственно ни к американцу, ни к англичанину:

— А зачем им перебрасывать эти войска из Австрии? Они бы могли ударить по Чехословакии и оттуда…

— Могли бы, — согласился Фокс. — Им даже удобнее ударить оттуда.

— Тогда в чем же дело?

Фокс взглянул на американца, приглашая его ответить русскому, но Чэдуик сделал вид, что не понял намека.

— Дело, по-моему, в том, — сказал Фокс, — что нашему премьер-министру выбрали этот путь встречи с Гитлером. И эшелонам приходится делать некоторый крюк.

— Вы думаете, этот крюк делается специально для гостя?

Фокс поднял стакан, внимательно посмотрел на него, будто хотел убедиться, много ли осталось бренди, и проговорил:

— Думаю, что да, для гостя. Уж очень открыто и шумно это делается.

— И как по-вашему, произведет это впечатление?

Фокс оторвался от созерцания стакана и коротко взглянул на Антона.

— Провинциалы легко попадаются на такие штучки.

— Вы считаете английского премьера провинциалом?

— В международных делах — да, — ответил Фокс.

Он потрогал свои очки, словно хотел убедиться, достаточно ли крепко сидят они на его тонком носу, и добавил:

— К сожалению, не просто провинциал, а преуспевающий провинциал, то есть ограниченный, самодовольный и самоуверенный. Как все преуспевающие люди, он убежден, что его умение перехитрить деловых конкурентов и соперников — это воплощение ловкости, проницательности и мудрости.

— А не слишком ли вы суровы к своему премьер-министру?

— Суров? Почему суров? — удивился Фокс. — Я назвал его хитрым и ловким — это не осуждение, вовсе нет. В деловом мире нашей страны мистера Чемберлена высоко ценили и ценят именно за эти качества. У нас всем известно, что семейный бизнес Чемберленов — у них в Бирмингеме две большие компании — процветал благодаря ему, и нынешний премьер-министр многое сделал для того, чтобы слава семьи, как и ее доходы, выросла.

— Зачем же он ударился в политику? — спросил Чэдуик, ухмыляясь. Он был доволен тем, что заставил англичанина заговорить о своем премьере.

— Все Чемберлены честолюбивы, — ответил Фокс. — Им мало богатства. Им нужна слава! Почет, памятники на главных площадях городов.

— А не слишком ли поздно этот Чемберлен, — Чэдуик кивнул в сторону вагона, в котором ехали гости, — взялся за поиски славы, почета и памятников?

— Он пытается наверстать то, что не удалось другим Чемберленам.

— А что им не удалось?

Отвесная черная скала, вдруг придвинувшаяся к самому окну вагона, погасила на короткое время сияние дня и обрушила на них грохот поезда, заставив смолкнуть. Когда скала сменилась глубокой впадиной и в купе стало светлее и тише, Фокс снова потрогал пальцами очки. Лишь убедившись, что очки на прежнем месте, он повернулся к американцу.