Сумрак в конце туннеля

— Ты никогда не задумывалась, крошка Элис, почему единственной абсолютной эс-ка-вэ нового мира стал именно патрон? Не батарейка, дающая свет? Не таблетка, спасающая жизнь? Даже не угольный фильтр, позволяющий удовлетворять первичную и главную нашу потребность — потребность в дыхании? А вы, мои дорогие конкуренты?

В резко наступившем молчании он обводит тяжелым взглядом собравшихся и припечатывает обойму к столешнице.

— Так я вам скажу, почему. Это — олицетворение нового мира. Его квинтэссенция. Его религия. И нет смысла верить ни во что другое. Христианство, ислам, буддизм, нацизм, коммунизм, — без обид, мои дорогие, но между собой-то можно не лицемерить, — даже капитализм, — видите, себя я тоже не щажу, — все это пыль и тлен! Плесень и паутина, затянувшие бренные останки прошлого. Превратившие их в мумию, которой брезгуют даже могильные черви. Мешающие окончательно разложиться и, пройдя извечный круговорот, возродиться в новом виде. Нет бога, кроме «калашникова», и патрон семь-шестьдесят два — пророк его! А девятимиллиметровый кузен — предтеча!!!

— Семнадцатизарядная вера? — хмыкает фюрер. — А что, мне нравится!

— Годится, — кивает кшатрий.

— Поддерживаю, — дергает подбородком генсек.

— Типа, аминь! — впервые позволяет себе раскрыть рот обряженный в грубо выделанную кожаную куртку бритоголовый «делегат» Бандитского Треугольника.

— На этом предлагаю закончить. — Ганзеец встает с места, вновь снаряжает «Глок» магазином и протягивает его… нет, не верному Семенову. Мне. — Позвольте мне от нас всех сказать спасибо милой Элис за заботу и возможность посидеть часок в тесной дружеской компании, так сказать, без галстуков. И преподнести вот этот скромный памятный сувенир. Бери, моя дорогая, бери. Пригодится.

Слишком ошарашенная, чтобы спорить, я сжимаю рукоятку «Глока».

«Сдвоенный магазин на семнадцать патронов, — пульсирует в висках. — Хватит на всех в этой комнате с лихвой!»

В гробовой тишине щелчок предохранителя звучит оглушительно.

Кто-то из телохранителей, не сдержавшись, шумно выдыхает сквозь зубы.

Я убираю подарок в карман.

— Поняли?! — ганзеец обводит собравшихся торжествующим взглядом. — А вы не верили! — Он поворачивается ко мне. — Ты все-таки наша, зачем отрицать очевидное? Семнадцатизарядная вера слишком глубоко пустила корни в твоей душе…

— Что ж, — генсек слегка пристукивает кончиками пальцев обеих рук по столу, а потом резким движением отодвигается вместе с жалобно скрипнувшим стулом, — пора и честь знать. Дела, как говорится, не ждут. До новых встреч, товарищи!

— Тамбовский волк тебе… — не удержавшись, шипит ему в спину фюрер.

— Сказал бы хоть «баварский» ради поддержания имиджа, — кривится кшатрий и тоже встает. — Мельник, ты со мной?

— Я догоню…

* * *

— Ну, здравствуй, Элис! Ты все та же. Даже духи не сменила. Мускус…

— Здравствуй, полковник! А ты постарел.

— Давно не виделись, а?

— Год. А как будто вчера расстались. Я-то надеялась… — обрываю фразу на половине.

Мельник тоже молчит и лишь яростно размешивает ложечкой остывший чай в стакане. «Абсурд, — думаю я. — Везде только абсурд и фальшь. И чай — не чай, а перетертая грибная труха, и размешивать в нем нечего…»

Полковник перехватывает мой взгляд. Видимо, он слишком красноречивый, потому что прославленный сталкер дергает уголком рта:

— Так и не попробовала? А напрасно. Листовой цейлонский. С рафинадом. Специально для тебя просил заварить. Это Юрка Семецкий сегодня утром принес. На нем потом почти двадцать ран насчитали. Говорят, последние метры до гермы на руках полз. А в шлюзе, когда его уже внутрь втащили, все пытался рюкзак снять. Шоколадка у него там была, для племяшки маленькой. Понимаешь, Алиска?! Шоколадка! — на моей памяти голос железного полковника впервые надтреснуто дребезжит. Это настолько шокирует, что я даже пропускаю мимо ушей обращение, за которое в другой раз вцепилась бы в глотку.

— Отзови людей, Мельник! — умоляюще шепчу я, накрыв его иссеченную шрамами лапищу обеими ладонями. — Хоть ты своих — отзови! Запрети им участвовать во всем этом!

— А как мы жить-то будем? — глухо спрашивает сталкер, отводя взгляд. — Год за годом крыс жрать? Освещать и отапливать метрополитен бочками с горящим тряпьем? Смотреть, как дети умирают без лекарств?! С мутантами камнями и палками воевать?

Я вскакиваю, с трудом подавив желание заехать ему по морде.

— Да не с мутантами вы воюете, а друг с другом! Что, скажешь, не в курсе, сколько обитателей метро эти два дня будут убиты на поверхности не мутантами, не радиацией, а такими же людьми?! Сколько их в любой другой день гибнет в туннелях ваших проклятых?! Скажешь, Москва виновата? А я скажу — неча на зеркало пенять, коли рожа крива!

Отворачиваюсь, изо всех сил пытаясь сдержать слезы.