Сундук с серебром

Придя домой, Тоне застал покойницу уже на столе. В головах у нее горели свечи, воткнутые в две выдолбленные репы. Женщины, до которых уже дошла весть о смерти Ерамовой жены, пришли задолго до Тоне. Они перерыли весь дом и, обнаружив, что подсвечников нет совсем, а святой воды оставалось только на донышке запыленной бутылки, всласть позлословили, но все же обрядили покойницу для вечного сна. Теперь они сидели на лавке, сложив руки на коленях, и, поджав губы, с осуждением смотрели на Тоне.

Он подошел к матери и окропил ее святой водой, а потом, став на колени, прочел со слезами на глазах «Отче наш». Перекрестившись, он поднялся и обвел комнату глазами.

— А где Робариха? — спросил он.

— Ушла.

— Жалко. Придется к ним сходить; надо еще одного человека — гроб нести.

— Сходи! Чай, нескоро тебе еще придется на похороны звать. Теперь о свадьбе да крестинах думать надо.

К вечеру пришли еще несколько человек из деревни и с хуторов; в их числе регистратор, засвидетельствовавший смерть, и двое соседей, которые вскоре ушли, чтобы сколотить гроб. Тоне принес водки и хлеба на всех.

Ночь тянулась долго. Старик с лохматыми бровями прочел все положенные молитвы и заодно помянул целые легионы покойников, погибших не своей смертью, дабы души их не скитались по свету. За полночь в доме оставалось лишь несколько человек, да и те боролись со сном, перешептываясь приглушенными голосами.

Но вот кончилась ночная дремота, занялся день, огоньки свечей побледнели. В комнату хлынуло солнце, горы стояли, точно выкованные из золота.

Когда покойницу положили в гроб, Топе, как потерянный, застыл посреди комнаты, тупо глядя перед собой. Он чувствовал, как по его лицу ползают взгляды окружающих и жгут ему душу. Ему казалось, будто люди считают его слезы. Он был так измучен, что уже не ощущал горя и хотел только, чтобы все скорее кончилось.

Домой он вернулся поздним вечером, охмелевший от выпитого вина и бессонницы.

— Ну, я пошла, — сказала женщина, остававшаяся сторожить дом. — Корм я скоту задала, корову подоила, так что пока все в порядке. А ты не думай о своем горе и женись поскорее, без хозяйки тебе нельзя.

Женщина ушла, землю окутал густой мрак. Тоне наконец очнулся, зажег лампу и поставил ее на угол печи. Потом сгреб сенник, на котором умерла мать, отнес его на задворки, распорол и вытряхнул из него солому. Ветер подхватил труху, и Тоне почувствовал, как она забивается ему в рот и в глаза.

Почиркав спичкой о штаны, Тоне бросил ее на солому. Языки огня поднимались, лизали солому и опадали; ветерок, тянувший с горы, уносил пепел и дым. Тоне, как черная тень, стоял над догоравшей материной постелью и время от времени подгребал ногой остатки соломы.

Когда погас последний огонек, он вернулся в комнату, не раздеваясь, улегся на печи и заснул как убитый.

7

Смерть матери была великим переломом в жизни Тоне. Не стало неутомимых рук, работавших с утра до вечера и знавших в доме каждую вещь. Тоне пытался все делать сам, но безуспешно. И не только потому, что для домашнего хозяйства он был слишком неуклюж, — просто новое бремя превышало его силы. Иногда он так уставал, что ему не хотелось ни стряпать, ни есть, — в пору было бросить все, запереть дом и уйти куда глаза глядят.

Он сидел и размышлял.

«Так дальше не пойдет, — решил он наконец. — Женщина в доме нужна. Придется жениться».

Это было самое простое и в то же время сложное дело.

В воскресенье, стоя перед церковью, он вглядывался в девичьи лица и падал духом. Он уже был в тех годах, когда помыслы о женщине далеки от человека, когда к ней не влечет ни тело, ни сердце. Теперь он выбирал себе только работницу и мать своего будущего наследника, а это было во сто крат труднее и совсем обескураживало его. Возможно, какая-нибудь из тех, что подходили ему по возрасту, и посматривала на него, но он не был настолько наблюдателен, чтобы заметить это.

Однажды, через месяц после смерти матери, Тоне нес зерно на мельницу. Уходя из дому, он взял из сундука два талера, чтобы купить кой-чего в долине, на обратном пути забрать на мельнице мешок с мукой и вернуться еще засветло. Скотину он загодя напоил и наложил полные ясли корму.

Дорога шла мимо дома Робара, оттуда по склону холма в долину, а там вдоль реки до запруды, где вода стекала по огромному желобу, положенному на сваи, и, дробясь, падала на медленно вращавшееся мельничное колесо. От мельницы, на две трети ушедшей в землю, пропитанной сыростью и поросшей мхом, было еще с час ходьбы до кучки домов, среди которых стояли корчма и лавка.

Закончив свои дела, он завернул на минутку в корчму выпить кружку вина и отправился домой. Пройдя немного, он увидел женщину, присевшую отдохнуть на обочине дороги, хотя ноша ее состояла всего из одного узла. У нее было широкое румяное лицо и крепкая, полноватая фигура. Глаза косили, но не настолько чтобы глядеть в разные стороны. Взгляд был добродушный, как и улыбка.

Она не пошевелилась, когда Тоне подошел к ней, и только опустила глаза в землю.

— Пошли, пошли, некогда нам рассиживаться, — сказал он ей вместо приветствия.