Суп из крыла ангела. Притчи о любви

Именно в будущем, на фоне холодных оттенков северного моря она различила мужской силуэт. Что-то в нем показалось ей знакомым, но, только приблизившись, Агата увидела, что мужчина необъяснимым образом похож сразу на всех её бывших любовников. Он был молод, но смотрел на Агату так, будто тоже видел обратную сторону её луны. После первого же обмена взглядами Аркадий обрисовал золотым ореолом добродетели Агаты и простил все её грехи, настоящие и будущие. В обмен на её любовь он позволил своей душе принять форму сосуда, в котором может укрыться и отдохнуть Агатина душа. Чудесным образом мужчина старался смотреть на Агату всеми семью глазами, хотя они ещё не успели открыться. Так, не поднимая век, люди различают сквозь кожу льющийся из окна свет.

Чувства Агаты к Аркадию были отражением его любви к ней, она ощущала себя корабликом, наконец-то причалившим к родным берегам. В объятиях Аркадия Агата теряла свою вечную тягу к поискам, ей теперь казалось, что всё, что суждено найти, она уже отыскала. Свою путеводную мысль Агата больше не носила на шее, мысль пожелтела от времени и перестала расти. Женщина, как когда-то в детстве, убрала её в один из ящичков памяти и забыла о ней.

Агате и Аркадию было хорошо и покойно вдвоем, но ничто не может продолжаться вечно. Поначалу мужчина был слишком доверчив и неопытен, чтобы понять, что душа его возлюбленной упряма и своевольна: нет такого сосуда, в котором она захотела бы поселиться навсегда. Позже, когда один за другим начали созревать его глаза, Аркадий смирился с Агатиной строптивостью и отстраненностью, но навсегда разочаровался в женской любви. И все же он продолжал любить Агату печальной и мстительной любовью.

Только одного недоставало Агате для полного завершения поисков – стать матерью. Когда младенец появился на свет, оказалось, что Агата из тех женщин, чья материнская любовь сильнее всех грехов и добродетелей, вместе взятых. Чудо рождения ребёнка едва помещалось во вселенную, оно проглотило Агатину душу, как рыба-кит – крошечного моллюска. Одновременно с младенцем вылупился шестой глаз, но Агата не сразу заметила его. Она лишь почувствовала короткий спазм в грудной клетке, приняв его за щемящую и беспокойную материнскую нежность, которая, Агата это знала, больше никогда не оставит её.

Лишь на вторые сутки, когда плач ребёнка породил в её теле молочные реки, Агата обнаружила между отяжелевшими грудями удивительно прекрасный глаз нежно-бирюзового цвета. Взгляд его, подобно воде, проникал всюду, заполняя пространство вокруг младенца, а свет был так ярок, что заставил надолго зажмуриться все остальные Агатины глаза. Именно в это время Аркадий почувствовал, что его предали, а любовь Агаты к нему сжалась, придавленная чувством вины.

Долгое время женщина не могла покинуть дома, не взяв с собой ребёнка, она ощущала себя на привязи короткой невидимой пуповины, которую невозможно перерезать. Чем старше становилась дочь, тем тоньше и эластичнее делалась связь, но разрубить её не смогла бы даже Агатина смерть.

* * *

«Возможно, именно в момент смерти открывается седьмой глаз? – думала иногда Агата. – Ведь искать можно что угодно, но не всё удается найти». Эта мысль, давно забытая, напомнила о себе, когда прекрасное и мудрое дитя Агаты превратилось в юную деву.

Агата захотела достать мысль из ящичка, но поняла, что совершенно не знает, где ключ. Поискав его во всех старых карманах и не найдя, она решила, что это, наверное, к лучшему. «Найдётся сам, когда придёт время». Да и чем могла помочь постаревшей Агате её детская мысль? Женщина давно перестала скрывать седину и, глядя на себя в зеркало, постепенно раскрыла маленькую ложь: те два глаза, что справа и слева стерегут нос, вовсе не зеркала души. За свою жизнь Агата не встретила никого, кто сумел бы ясно увидеть её душу. Потому что эти открытые с рождения глаза отражают вовсе не нашу душу, а души других, всех тех, кого мы встречаем на своём пути. Возможно, самый последний седьмой глаз смог бы отразить её собственную душу, но какой в этом толк, если он откроется вместе со смертью?

Пока что Агате хватало и шести глаз. Они помогали ей видеть суть вещей и изнанку многих людей, писать картины и любить. Разве этого мало?

Однажды в одно солнечное воскресное утро Агате вдруг показалась, что её дитя освещено не одним, а двумя солнцами.

– Мама, это так весело – быть женщиной, – смеясь, сказала дочь. Над её ключицей Агата увидела следы мужских поцелуев, которые не могло скрыть золотое ожерелье в виде тоненькой длинной змейки, обвивавшей кольцами шею дочери. Ожерелье показалось Агате знакомым.

– Откуда это у тебя? – спросила она.

– Я нашла его в одном из ящиков твоего допотопного комода, который ты всё никак не выбросишь. Ничего, что я взяла его? Ой, мама, ты что, плачешь?

Агата и правда плакала. Слезы её текли в три ручейка: два – по щекам, а третий, начинаясь где-то между бровями, спускался по хребту носа до самого его кончика, откуда падал искристыми каплями цвета горного хрусталя…

Из зеркала