Супердвое: версия Шееля

Я перебирал задание за заданием и не мог обнаружить какое-нибудь существенное упущение, но за всеми этими успокоительными припоминаниями угрожающей тенью очерчивался страшный волосатый кулак, с которым мне пришлось познакомиться в октябре сорок первого. Не везет ли меня молчаливый шофер прямо в объятия Абакумова? Я однажды побывал у него, с тех пор красавец-генерал далеко пошел, теперь он командует СМЕРШем и вряд ли будет лично пачкать руки о такого замухрышку как я.

Ближе к Лубянке сумел взять себя в руки – двум смертям не бывать, одной не миновать. Поживем – увидим, нарком в Сталинграде, осматривает вместе с Хозяином место былого сражения, мой непосредственный начальник только послезавтра должен был возвратиться из Тегерана, а Всеволод Николаевич всегда держался со мной предельно корректно – понятно, до того момента, пока Петробыч заказывал мне справки.

Машина подкатила к служебному подъезду – слава богу, не к подъезду внутренней тюрьмы. Значит, этот вызов пока не заслуживал допроса с пристрастием и увесистого кулака.

На вахте дежурный сержант предупредил, чтобы я поторопился и что генерал-лейтенант Федотов ждет меня в своем кабинете.

– Петр Васильевич уже прибыл? – наивно поинтересовался я.

Сержант не ответил, и я направился в ту часть здания, которую занимало контрразведывательное управление, по-нашему – КРУ.

Как только я вошел в кабинет, Петр Васильевич первым же вопросом поставил меня в тупик.

Он спросил, когда я, сотрудник ГБ, думать буду и, продемонстрировав снабженное всякого рода грифами и резолюциями спецсообщение Второго, жестко поинтересовался

– Или победа на Курской дуге вас совсем расхолодила?

Следом Федотов взял мою справку, швырнул ее на стол – с визой Петробыча!! – и тут же без перехода предупредил:

– Я приведу вас в чувство. Мне это труднее сказать, чем сделать!!

Кажется, я уже упоминал, мне повезло с начальником. Порой Петр Васильевич проявлял нерешительность, иногда был медлителен, но в ту ночь от его былой интеллигентности, тем более нерешительности, не осталось и следа. Правда, с «вы» ни разу не сбился, обходился без грубостей, без бериевских площадных выражений, но эту выволочку я запомнил на всю жизнь. В ту ночь он ни разу не назвал меня «голубчиком».

Я стоял навытяжку.

– Почему спецсообщение Шееля не было передано мне в Тегеран? – спросил он.

– Не было приказания, – невпопад ответил я. – Я послал сводку.

– Ах, не было приказания! Сводку, видите ли, послал!! Времени не хватило?! А на беллетристику, – он указал на документ с визой Петробыча, – у вас, капитан Трущев, времени хватило?! Если вы решили, что ваши глубокомысленные соображения насчет полета Гесса позволят вам проявлять элементарное разгильдяйство в других делах, глубоко ошибаетесь. Я сумею внушить вам уважение к конкретной работе. Вся высокая политика, капитан, делается на основе вот таких сообщений, как это.

Он еще указал на сообщение Шееля.

– Я составил сводку по приказу Меркулова, – бездарно ответил я. – Петр Васильевич, объясните наконец, что случилось?!

– По приказу зама наркома – это хорошо. Приказы начальства следует исполнять. Я спрашиваю, какие меры вы приняли в отношении Шееля?

Какие меры нужно было принимать в этом случае? Приказать Алексею проникнуть в Тауэр и добиться от наци номер три признания, что Черчилль сознательно пошел на сговор с врагом?

Петр Васильевич поднялся из-за стола и, подойдя к окну, уже спокойнее выговорил.

– Не ожидал от вас, Николай Михайлович, такой беспечности. Улетая в командировку, я, кажется, предупредил – нельзя терять бдительности. Партия не простит нам ротозейства. Враг почувствовал свой конец, теперь он вдвойне опасен.

Эта политическая оценка сразила меня наповал. Я внезапно до боли в сердце ощутил, что допустил непростительную ошибку. Еще бы догадаться, какую?..

Мы, цепные псы режима, тоже имели чувства и не всегда отрицательные, а порой вполне человеческие, но прежде всего у нас ценилась интуиция. Эта способность головного мозга при поддержке опыта подсказала, что напортачил я по-крупному.

Но в чем и когда?!

Осторожно поинтересовался:

– Я полагал, что вопрос о Гессе может решиться еще до того момента, как вы вернетесь из Тегерана.

Генерал буквально вышел из себя – судорожно сорвал с себя очки, начал протирать стекла. Потом, едва сдерживая гнев, выругался:

– При чем здесь, черт его возьми, Гесс?! Как вы проглядели, что Шеель на грани провала?!

На такое обвинение я не сразу нашел убедительный ответ. Брякнул первое, что пришло в голову:

– Я запретил ему ввязываться в какие бы то ни было авантюры…

– Это не оправдание, Николай Михайлович! Это не может считаться оправданием!! У меня, к сожалению, складывается впечатление, что вы мало того, что невнимательно прочли сообщение Второго, но и с неоправданным легкомыслием отнеслись к его словам насчет Ротте. Такая халатность граничит с преступлением! Неужели вас ничего не встревожило в этой записке?

Я позволил себе пожать плечами.

Не знаю по этой ли или по какой другой причине, но Федотов внезапно успокоился:

– Садитесь, – предложил он.

Я сел.