Суперфрау из ГРУ

Это было в буквальном смысле этого слова ак том самопожертвования советского разведчика в интересах Родины и со циализма. Вся восьмилетняя деятельность Рамзая в Токио представляется нам теперь как большой подвиг. А фотографирование в посольстве было подвигом внутри подвига.«…» Репрессии периода культа личности, которые привели к уничтожению практически всего руководства ГРУ, не могли не отразиться отрицательно на руководстве Центра резидентурой Рамзая. Врагами народа были объяв лены как некоторые товарищи, в свое время пригласившие Рамзая на рабо ту в Коминтерн (старый революционер-большевик тов. Пятницкий), так и руководители ГРУ, направившие его на нелегальную работу (тт. Берзин и Урицкий). Соответственно, тень недоверия легла и на Рамзая.«…» Агентурные условия в Японии, длительное пребывание в ней тяжело отражались на здоровье Рамзая, на нервной системе. Он тосковал по Советскому Союзу, по коммунистической среде, он все надеялся и стремился по пасть наконец на работу домой, в Москву. Начиная с 1933 года, Рамзай не раз ставил вопрос об отъезде из Японии. Но на все его просьбы следовал резонный ответ, что его некем заменить. В самом деле, позицию, которую занял Рамзай, было невозможно ко му-либо передать. Те тесные доверительные отношения, которые установи лись у него с работникам посольства в Токио, прежде всего и главным об разом с Оттом, с отъездом Рамзая перестали бы существовать. А эти связи были ведь самым крупным капиталом резидентуры, с обострением же меж дународной обстановки их ценность еще больше возрастала. Рамзай это по нимал — и мирился с «горькой необходимостью».

Единственный и последний раз, когда Рамзай после 1935 года имел возможность «отвести душу» со своим человеком, была его встреча в авгу сте 1936 года в Пекине с представителем ГРУ Алексом, которого он знал еще в Москве. Алекс потом рассказывал в письме, что Рамзай, этот «воле вой человек», «чуть не прослезился при прощании со мной». В этих исключительно трудных условиях внимательность и чуткое от ношение со стороны Центра должны были иметь для Рамзая особенно большое значение. Кто из нас, советских разведчиков-нелегалов, не вспом нит, как благотворно действовало, как согревало сердце теплое ободряю щее слово из дома? А Рамзай, в конкретной обстановке его работы, должен был чувствовать и переживать это с особой остротой.«…» Особо следует остановиться на так называемых «мемуарах Зорге». Этот документ, написанный Рамзаем в тюрьме, опубликован в упомянутой книге «Шанхайский заговор» (С. 133–230). Подлинность документа навряд ли вызывает сомнения. Если бы даже не приводилось факсимиле отдельных, отпечатанных на машинке страниц оригинала на немецком языке с руко писной правкой Рамзая, то само содержание документа подтверждает ав торство Рамзая. Возможно, конечно, какая-то доля «творчества» полиции, но, по всей видимости, этот документ в основном написан Рамзаем. Надо прежде всего оговориться, что Зорге в этих «мемуарах» говорит только о людях, уже известных следствию, он не сообщает никаких фактов, которые были бы новы для следствия и которые, следовательно, могли бы ухудшить положение людей, арестованных по делу. Больше того, там, где Рамзаю кажется, что следствие не обладает достаточно определен ными уликами, он пытается запутывать следы, отвести внимание полиции. Приведу три примера. Рамзаю показывали фотографии работников советского посольства в Токио и предложили опознать тех, с которыми он встречался. Рамзай знал, что по этому вопросу следователи могли получить информацию от одного лишь Клаузена и поэтому показания Рамзая были бы ценными для японской контрразведки. И в «мемуарах» он запутывает вопрос, доказывая, что он не в состоянии припомнить лица тех, о которых идет речь.