Суровая путина

Тихий тусклый день 5 февраля 1918 года был по-весеннему влажен и тепел. Над займищем плыли налитые свинцовой синью облака. Орудийные удары, с самого утра сотрясавшие степь, напоминали о майском громе.

К вечеру канонада усилилась. Бухающие удары трехдюймовок раздавались на конце хутора, у гребня балки. На пасмурном фоне неба вспыхивали белыми облачками высокие разрывы шрапнелей. Над безмолвными хатами, вспарывая с режущим свистом воздух, летели снаряды.

Накрапывал дождь. Синело, набухало предсумеречной мглой притаившееся за хутором займище.

На улицах — ни души. Даже собаки попрятались неведомо куда. Ставни окон закрыты наглухо. На многих дверях — замки.

С воем пронесся снаряд, и в то же мгновенье тишину улицы потряс оглушительный взрыв.

Грязной дымовой завесой окутался угол крайней хаты. Запахло пороховой гарью.

В полминуты улегся дым и хата осталась зиять развороченным углом, в котором были теперь видны закоптелая, исцарапанная осколками печь, вздыбленная кровать с изорванными тлеющими подушками, разбитая на мелкие черепки посуда.

На расщепленном полу валялись раздавленные иконы: снаряд угодил в «святой» угол.

По улице проскакал конный белогвардейский отряд. Тощий, забрызганный грязью юнкер, поминутно оглядываясь, показывал нагайкой куда-то вперед, крича по-бабьи визгливым голосом:

— К штабу, к штабу, чорт вас побери!

Во двор Осипа Васильевича. Полякина ежеминутно врывались забрызганные грязью всадники. Оставив у крыльца взмыленных лошадей, забегали на короткое время в дом, выскакивали оттуда и снова мчались со двора.

Прасольский дом был неузнаваем: перила крыльца обломлены, на лесенке, выставив тупое дуло, стоял пулемет. На крыльце — толстый слой грязи, патронные ящики, кучи соломы, седла; в комнатах — тучи папиросного дыма, штабная сутолока…

На веранде, где летом обедала прасольская семья, а Осип Васильевич любил договариваться с крутиями, толпились офицеры, дудел полевой телефон, панически кричал в трубку телефонист.

Помахивая плеткой, влетел во двор на храпящем жеребце есаул Миронов. У крыльца спешился, торопливо вбежал на крыльцо. Звеня шпорами, растолкал плечом столпившихся на веранде юнкеров, вошел в кабинет командира западной группы полковника Вельяминова.

Вельяминов, сухой седеющий человек, уже натягивал на себя сизую помятую шинель и, не попадая в рукав, торопливо диктовал дежурному офицеру последние приказания.

Тот кричал что-то в трубку, потом бросил ее на стол:

— Все! Кончено! Вероятно, оборвали связь.

Вельяминов взглянул на Миронова мутными, усталыми глазами.

— Вы откуда, есаул?

— От третьего батальона, господин полковник, — бойко начал Миронов. — Мои молодцы заняли железнодорожную будку…

Полковник устало махнул рукой:

— Какая там будка! Что вы, голубчик! Отступайте… Уводите людей.

Полковник еще раз махнул рукой, быстро вышел из комнаты.

Миронов кинулся на веранду, но полковника уже и след простыл. От крыльца отъезжала последняя двуколка. За Мертвым Донцом разорвалась шрапнель; металлический град осколков загремел по звонкой крыше прасольского дома.

Миронов сбежал с крыльца и во дворе столкнулся с Автономовым.

— Просвирня! Да неужто это вы?! — удивленно крикнул есаул.

Лицо Автономова было бледным, губы дрожали.

— Это вы… вы? — испуганно залепетал он.

— А как по-вашему?.. Вы куда?

— Право, не знаю… Мои казаки разбежались, а сам я…

В это время во двор влетел верховой; не слезая с коня, подал Миронову пакет. Миронов, не читая, засунул его за обшлаг шинели.

— Ладно, скачите. Я еду сам! — сказал он безусому пухлощекому юнкеру и, обернувшись, крикнул Автономову: — Слушайте, просвирня, я вижу, вы не знаете, что вам делать!

Автономов с ужасом оглядывался по сторонам.

— Где ваша лошадь? — спросил есаул.

— Лошадь я оставил тут. Ее, очевидно, увели…

— Эх, вы! — Миронов матерно выругался, перекинул через седло полную, в грязном сапоге ногу. — Бегите же на улицу, чорт вас возьми! Там едет батарея. С нею и поезжайте! — Миронов ударил жеребца шпорами. — Прощайте! Я — через свои заповедные воды. Где-нибудь встретимся…

Есаул скрылся за воротами.

А Дмитрий Автономов втянул в плечи голову и, воровато оглядываясь, побежал со двора на улицу, откуда доносился грохот отступающей артиллерии.

4

В этот же час отряд Аниськи и Павла Чекусова подходил к дрыгинскому кордону. Дождливые сумерки затягивали займища. Пресный запах камышовой прели, талого болота был по-весеннему крепким. Со стороны хутора все еще доносился пулеметный перестук.

Есаул Миронов с двенадцатью пешими юнкерами подошел к кордону раньше Аниськи. Измученные, потрепанные в бою люди, забыв об опасности, бросились к старой хижине, надеясь развести в очаге огонь и обсушиться. Но в это время с трех сторон на хижину бросились партизаны. Юнкера, вообразив, что их окружил целый неприятельский полк, кинулись кто куда.