Суровая путина

И Осип Васильевич подсовывал смущенному хозяину замусоленный лист с длинным столбцом подписей и закорючек. Хозяин ставил свои каракули. Осип Васильевич шел в следующий двор.

Через два дня прасольская семья со всем скарбом въехала во двор. Гражданский комитет, не прекративший еще своей деятельности, удовлетворил просьбу общества и добился в ревкоме освобождения половины полякинского дома.

10

Вместе с Аниськой в особой красногвардейской дружине состояли и его бывшие друзья, рыбалившие когда-то в одной ватаге — степенный Яков Малахов, Максим Чеборцов, злобный и мрачный Сазон Голубов и тихий, молчаливый Лука Крыльщиков.

Как и в былые дни выездов на рыбную ловлю, сошлись жизненные тропы этих людей.

Вот уже десять дней носились ватажники по степным ярам и балкам, по придонским займищам и опустелым хуторам, ночуя под чужими крышами, греясь у чужих очагов.

В конце февраля особая дружина вслед за головным отрядом вошла в станицу Гниловскую.

Смеркалось.

После продолжительной оттепели снова кружил лютый северо-восточный ветер, порошила сухая поземка. В узких переулках лежали высокие, с закрученными хребтами сугробы, уныло насвистывал ветер. На безлюдной площади валялись брошенные калединцами сани и двуколки. В опустелых дворах выли собаки. Окна куреней отпугивали молчаливой чернотой. Только в одном из домов, вблизи железнодорожной станции, неровно мигал свет: там уже расположился штаб головного отряда.

Завтра предстояло войти в Ростов, и Анисим, чувствуя усталость после дневного боя, с надеждой думал о передышке. В последние дни он все чаще вспоминал о Липе, от которой не получал вестей уже два месяца, и тревожился.

Получив указание квартирьера, дружинники направились к дому рыбака-казака на самом берегу Дона. В зажиточной, на вид, горнице дрожал маленький огонек. Когда бойцы, отряхиваясь от снега и стуча сапогами, ввалились в дом, вся семья — женщины и дети — испуганно жались друг к другу у печки.

Дряхлая старуха с древним, желтым, как воск, лицом, шевеля бескровными губами, смотрела на вооруженных, осыпанных снегом людей со страхом.

Молодая женщина, склонясь над подвешенной к потолку колыбелью, кормила грудью ребенка. При входе дружинников она поспешно спрятала полную смуглую грудь в кофточку, закрыла личико ребенка платком.

— Вы, бабочки, не пугайтесь, — успокоил женщин Малахов, — мы свои люди. С тутошних хуторов рыбалки. Отогнали кадетов, теперь вот зашли отдохнуть да чайку попить.

Бойцы, кряхтя, стягивали с себя полушубки, ставили в угол винтовки, отстегивали от поясов гранаты. Горница наполнилась холодом, запахом махорки и мокрой овчины.

Анисим снимал задубелые сапоги (он забыл, когда разувался в последний раз), нетерпеливо поглядывая на печь. Надрывно кашлял, хрипел легкими, как прорванными кузнечными мехами, Максим Чеборцов. Он совсем ослабел, охваченный жаром, еле держался на ногах.

В последние дни Максим ежеминутно и, как никогда, страшно сквернословил, и теперь его товарищи беспокоились, как бы он не загнул без всякой причины во всех богов и царей. Особенно боялся этого добродушный и всегда спокойный Крыльщиков. Поддерживая Чеборцова, он пробормотал ему на ухо:

— Ты, Максим, остерегись, пожалуйста. Не кроши, за ради бога. Супротив баб и детишек неловко.

К всеобщему удивлению, Максим покорно кивнул головой.

— Нет, братцы, не до матюков мне. Довоевался я… В грудях у меня от германских газов что-то истлело. Ночью, кажись, отойду, — и, пьяно качнувшись, не устоял на ногах, свалился прямо на пол у печки.

Дружинники бережно укрыли товарища полушубками.

— Лежи теперь, знай, а к утру вскочишь, навроде как с похмелья, — попытался улыбнуться Малахов.

Не прошло и минуты, как Чеборцов в беспамятстве заорал:

— Р-рота, в цепь! Германскую кавалерию в штыки!.. Рассыпайся!..

— Свят, снят… спаси и сохрани! — истово закрестилась старуха, а детишки пугливо захныкали.

Послали за фельдшером. Тот явился не скоро; вылив в рот Максима лекарство, ушел так же молча, как и появился. Молодая казачка, тем временем успокоенная мирным видом бойцов, их знакомым рыбацким говором, смотрела на них доверчиво, с ласковым участием.

— Хозяин-то твой где? — спрашивал у нее Малахов.

— Забрали кадеты в провожатые, а остальные казаки в займище поубегли, прячутся по камышам, — рассказывала женщина. — Плетями да шомполами били моего муженька, силком потащили в подводчики.

Казачка склонилась на край колыбели, заплакала.

— Убьют они его, люди добрые, убьют… Что мне делать тогда с малыми детьми?

— Ты, бабонька, не кричи, — утешал ее Малахов, — дальше Батайска они его не повезут. А ежели муж твой не дурак, — он завтра ровно на зорьке до дому явится!.. Ты скажи, где камышец у тебя. Чайку бы согреть.

Хозяйка вытерла платком смуглое миловидное лицо, засуетилась. Весело затрещал в камельке камыш, зашумел на плите чайник. Красногвардейцы доставали из котомок промерзший хлеб, консервы.