Суровая путина

Аниська уже не слушал Аристархова, напряженно искал в голове отгадки.

И вот эта отгадка как будто была найдена. Чтобы быть в ряду Шараповых, нужно иметь крепкую, дорогую справу, дуб, невод — тогда никто не посмеет обидеть, высчитывать за долг несчастную долю в улове, тогда сам, Полякин протянет рыбалке свою руку. Но, для этого нужно добыть, денег на справу, нужно пойти к Семенцову или к самому прасолу.

Эта мысль все более властно овладевала сознанием Аниськи.

15

В один из праздничных дней Аниська, наконец, решил пойти к Семенцову.

Тесный, в зарослях болиголова и полыни, проулок и — вот скромная, подрисованная у карнизов охрой, хата Семенцовых.

Во дворе — старая однобокая арба, выгнутые дутой слеги, на них — развешанный, осыпанный свежими рыбьими чешуйками бредень. Все такое, как у самых захирелых рыбалок — та же убогость, бедность и запустенье. Глядя на жалкий бредень, на прорванные вентеря, небрежно сваленные в углу двора, на трехколесную арбу, кто сказал бы, что Андрей Семенцов — один из главнейших пружин в прасольских делах? Лишь немногие, в том числе и Аниська, знали — в своем дворе умел Семенцов прятать огромные — в полтысячи пудов — уловы, давать приют не одному главарю рыбацкой ватаги.

Еще идя по проулку, Аниська услыхал приглушенную игру на гармони и пьяные голоса, тянувшие песню. У калитки он остановился в нерешительности. Отчаянный залихватский тенор, прерываемый бойкой речью Андрея, доносился из хаты. Лохматая лошаденка, запряженная в тяжелые безрессорные дроги, как бы прислушиваясь к звукам гульбы и поводя ушами, жевала у сарая зеленый, очевидно, скошенный по дороге овес.

Аниська заколебался и хотел было повернуть обратно, но в это время дверь хаты распахнулась, и на пороге встала приземистая фигура хозяина.

Потное, раскрасневшееся лицо его сияло возбуждением, острые глаза смотрели весело, пытливо, радушно.

— Ох-хо-хо! Братцы мои, — весело заговорил Семенцов. — Еще один рыбалка навалился! Забредай, Анисим.

Шальной рев гармони, удары чьих-то тяжелых каблуков о пол вырвались из хаты, заглушили приметливый голос хозяина.

— Я по делу, Андрей Митрич, — сказал Аниська. — Уж я после зайду.

— А ну поворачивай румпель без разговору! Какие такие дела? Ты думаешь, Семенец пьяный?

Андрей отрицательно повел пальцем.

— Семенец хотя и выпьет, а дела всегда уразумеет. У меня все по делу.

Теплый сивушный запах, смешанный с запахом стерляжьей ухи, обдал Аниську, когда он вошел в хату.

В передней было сумрачно и сине от махорочного дыма. В углу, под иконами, сидел лучший хуторской гармонист Семен Галка, держа на коленях огромную, похожую на сундук гармонь «хроматику», осторожно перебирал оглушительно рыкающие басы.

Галка подмигнул Аниське, как старому знакомому, быстро пробежал по клавишам толстыми красными пальцами. Знакомый плясовой мотив ударил в голову хмелем. Забыв на мгновение, зачем пришел, Аниська не стерпел, топнул слегка ногой, тряхнул чубом.

За столом сидели уже знакомые Аниське, приехавшие из хутора Недвиговки братья Кобцы — Пантелей и Игнат, бесстрашные крутьки. Аниська скромно поздоровался с ними за руку, опустился рядом с Галкой.

Корявый, опаленный до черноты ветрами, обросший клочковатой гнедой бородой, Игнат наклонился к нему:

— Егора Карнауха сынок, кажись? Рыбалит батька?

— В свинячем ерике жаб глушит, — усмехнулся Аниська, — Шаров вместо нас рыбалит.

Игнат укоризненно покачал головой.

— Стара присказка. Слыхал я недоброе про вас, верно.

Семенцов наливал в стаканы.

В дверях стояла, скрестив на груди полные загорелые руки, важная, как гусыня, русоволосая жена Андрея, насмешливо кривила тонкие злые губы.

— Долго ишо канителю разводить будете, — басовито тянула она. — Уже и кончать пора.

— Кончим, погоди! Все это для честной компании, — сипел Семенцов, цокая горлышком бутылки о стакан. — Сам я, братцы мои, стало быть, и не пью. Мне — рюмочку и хватит, а от честной компании не отстану. Хоть подержусь за чарку, оно все легче. Берите, браты. Пей, Анисим, за доброе здоровье.

Аниська взял стакан, выжидая, пока выпьют старшие.

«Нет, не удастся нынче денег просить. Посижу и уйду», — думал он, настороженно вглядываясь в пьяные лица.

К уху наклонился Семенцов.

— Ты не совестись. Кобцы — они ребята честные. А батька твой хотя и хороший рыбалка, а гордый. Не хотел Семенца послушать, вот и мыкается.

— То — отец, а то-я. Я по-своему буду жить, — уже смело буркнул Аниська и залпом проглотил водку.

— Вот и молодчина! Геройский парень, — похвалил Семенцов. — Играй веселей, Галка!

— Играй, а то играло побью! — заорал во все горло все время молчавший Пантелей Кобец и выпучил маленькие, мрачновато блестевшие под косматыми бровями глаза.

Андрей трезво повел рукой, словно дирижируя. Галка, клевавший носом, вдруг выпрямился, к чему-то прислушался, рванул тяжко охнувший мех гармони.

— Споем крутийскую! — отчаянно выкрикнул Пантелей. Худое рябоватое лицо его налилось кровью. Ощерив лохматый рот, он затянул могучим тенором, от которого задребезжали тонкие стекла:

Горе, горе нам, ребята,Торе бедным крутиям…