Суровые времена. Тьма

Мне нравится эта работа. Куда приятнее должности знаменосца, хотя и она пока сохраняется за мной. Знаменосцу всегда первым приходится лезть во всякую ерунду, да к тому ж одна рука всегда занята тяжеленным древком со знаменем.

Я, примерно так же, как Костоправ, стараюсь не упускать подробностей. А его естественной сардоничности — просто завидую. Он говорит, что все у него вышло так хорошо только потому, что было время. В те дни, мол, Черный Отряд был всего-навсего шайкой оборванцев и ничего особенного с ними не происходило. Теперь же мы — постоянно в глубоком дерьме. Мне это не по нраву. И капитану — также.

Представить себе не могу человека, коему власть, нежданно свалившаяся в руки, доставила бы меньше удовольствия. Он и не слагает ее по сию пору лишь оттого, что не верит, будто кто-то еще способен командовать Отрядом надлежащим, по его мнению, образом.

Я смог провести несколько часов, не проваливаясь в темный колодезь прошлого. Чувствовал себя неплохо. Сари также пребывала в прекрасном настроении.

Кто-то появился у дверей.

Вскоре Сари ввела к нам капитана. Дядюшка Дой с Тай Дэем продолжали трещать мечами. Некоторое время Костоправ взирал на них.

— Оригинально.

Судя по тону, они не произвели на него впечатления.

— Это не для войны, — объяснил я. — Это фехтование для одиночек. У них множество таких героев — одиноких волков.

Подобное тоже не впечатляло нашего Старика. Его вера в необходимость братьев, прикрывающих спину, почти что религиозна.

Фехтовальное искусство нюень бао — сплошь череда кратких, по интенсивных периодов нападения-обороны, перемежающихся замиранием в самых причудливых позах, причем бойцы, почти не шевелясь, стараются предугадать дальнейший ход противника.

Дядюшка Дой в этом весьма искушен.

— Ну да, грациозно, не спорю. Почти как танец.

Войдя зятем в клан Сари, я был посвящен в боевые искусства нюень бао. Даже если бы не пожелал — дядюшка Дой настаивал. Мне они не очень-то интересны, но — на что не пойдешь ради поддержания мира в семействе. И как упражнения неплохо.

— Каждая поза и движение, капитан, имеют названия.

Вот это я полагал слабым местом. Любой боец, замкнувшийся на своих методах, неизбежно становится легкой добычей того, кто не чурается новшеств.

С другой стороны, я видел, как в Деджагоре дядюшка Дой управлялся с настоящими врагами.

Я перешел на нюень бао:

— Дядюшка Дой, позволишь ли ты моему капитану познакомиться с Бледным Жезлом?

Они уже достаточно долго присматривались друг к другу.

А Бледный Жезл — это меч дядюшки Доя. Он называет его своею душой и обращается с ним лучше, чем с самой любимой женой.

Дядюшка оторвался от Тай Дэя, слегка поклонился и вышел. Через пару минут он вернулся с чудовищным мечом в три фута длиной. Бережно вытащив меч из ножен, дядюшка подал его Костоправу так, чтобы сталь не касалась потной либо жирной кожи.

Он желал убедить нас, что по-таглиосски не ведает ни слова. Тщетно. Я слышал, как он разговаривал, — и весьма бегло.

Костоправ знал кое-что об обычаях нюень бао. Он принял Бледный Жезл с подобающей осторожностью и почтительностью, словно бы ему была оказана большая честь.

Дядюшка Дой это проглотил и не поперхнулся.

Костоправ неловко примерился к двуручному эфесу. По-моему, нарочно. Дядя Дой тут же ринулся показывать верный хват, так же, как и со мной на каждой тренировке. Он — старикан подвижной; десятью годами старше Костоправа, а в движениях — легче меня. И отличается завидным терпением.

— Прекрасный баланс, — сказал капитан по-таглиосски, хотя я, узнав, что он овладел и толикой нюень бао, ничуть не удивлялся — языки ему всегда давались легко. — А вот сталь — не очень.

Лезвие меча было узким и тонким.

— Он говорит, этому мечу — четыреста лет, — пояснил я, — и он разрубает пластинчатый доспех. Ручаюсь, человека этот меч развалит за милую душу. Не раз видел его в деле.

— В продолжение осады, — предположил Костоправ, рассматривая клинок возле рукояти. — Да.

— Клеймо Динь Лук Дока…

Тут глаза дядюшки сузились, лицо, обыкновенно бесстрастное, отразило крайнее удивление, и он немедля востребовал свой возлюбленный меч назад. То, что Костоправу могут быть известны кузнецы-оружейники нюень бао, заметно встревожило его. Возможно, он менее туп, чем всякий обычный чужак…

Дядюшка Дой вырвал из головы прядку и без того редких волос и опустил их поперек клинка. Результат нетрудно было предугадать заранее.

— Вот так остригут человека, а он и не заметит, — комментировал Костоправ.

— Вполне, — ответил я. — Ты постричься не желаешь?

Сари принесла чай. Старик, хоть и не любил чая, принял чашку. Он забавлялся, наблюдая, как я смотрю на нее. Дело в том, что, если Сари в комнате, я не могу уделять внимания чему бы то ни было еще. Сколько ни смотрю на нее, она раз от разу становится прекраснее. Просто не верится в собственное счастье. Все боюсь до дрожи, что сон этот сейчас кончится.

— Ты, Мурген, получил замечательную награду, — говаривал Костоправ прежде.

Сари он одобрил. Чего не скажешь о ее родне.

— И как тебя угораздило жениться на всем этом кагале?