Суворов. Чудо-богатырь

— Вольский, ты предупредил меня. Лучшего удовольствия ты не мог мне доставить, как пригласить его к нам шафером. Бедный, бедный мальчик, как-то он справится со своим горем. Не успел выздороветь от тяжелой болезни, как обманутая любовь…

— Обманутая любовь… знаешь ли, дорогая, лучше обмануться в любви девушки, чем в любви жены. А с Вольским это случилось бы непременно, если бы он женился на княжне Прозоровской. Она слишком ветреная, увлекающаяся, и Евгений не был бы счастлив, как несчастлив и теперешний ее муж Суворов.

— Ты, кажется, преувеличиваешь, Жан.

— Нисколько. Давно ли она замужем? А каковы ее отношения к мужу? В Москве в отсутствие Суворова я видал ее много раз. Не смею утверждать, что она неверна ему, но что очень благосклонна к юношам, больше даже, чем следовало бы это замужней женщине — несомненно.

Графиня пристально посмотрела на жениха, лукаво улыбаясь.

— Не скрою, — продолжал он, краснея, — она и со мной была любезна более того, чем мне хотелось бы, а Вольский… Он ни разу не обмолвился ни словом, но мне кажется, что она преследует его.

Молодая женщина засмеялась.

— Это твоя пылкая фантазия, Жан… Если Вольский и похож на прекрасного Иосифа, в чем я сомневаюсь, то madame Суворова не напоминает собою жены Пентефрия…

Въехав в тенистую аллею, кучер пустил лошадей шагом, молодые люди вышли из экипажа и пошли пешком, но не прошли они и двухсот шагов, как их внимание привлек детский плач. Под деревом, облокотившись на ствол его спиною, полулежала молодая женщина, находившаяся, по-видимому, в обморочном состоянии; трех-, четырехлетний ребенок, припав головой к коленям матери, горько плакал.

Князь и его невеста быстро подошли, и, пока молодой человек ласкал ребенка, графиня, достав из кармана флакон с солями, поднесла его к носу женщины… Несчастная очнулась, открыла глаза, и слабый вздох вырвался из ее груди.

— Еще не умерла! — сказала она по-польски. — Слава Богу.

Заметив возле себя чужих людей, она продолжала по-французски:

— Благодарю вас, я думала уже, что смерть моя пришла, что не доберусь я до Петербурга, не найду защиты у императрицы.

Французская речь незнакомки и нищенское рубище, надетое на нее, столь контрастирующие между собой, обратили на себя внимание молодых людей.

— Мы вас довезем до Петербурга, и если вам нужно покровительство государыни — мы вам поможем обрести его, — сказал князь Иван.

— Я полька, — отвечала, задыхаясь, еще молодая» но поблекшая женщина, — я урожденная графиня Друшецкая, вдова графа Бронского.

Молодые люди посмотрели удивленно друг на друга…

— У меня в Польше, на австрийской границе, было большое поместье, я была богата, а теперь нищая, пешком пробираюсь в Петербург, голодаю…

Несчастная закашлялась, и кровь показалась на ее запекшихся губах.

— Конфедераты и ксендзы отняли у меня все, решительно все, и вот с этой крошкой два с половиною года держали в Кракове, в сыром подземелье… Отняли у меня все… любовь, богатство, красоту, здоровье, жизнь… да, жизнь, я знаю… жить мне осталось недолго… Кто приютит, кто пригреет моего бедного Александра… — и несчастная мать прижала малютку к своей исстрадавшейся груди. Новый приступ кашля помешал ей продолжать…

— За что же с вами поступили так жестоко? — спросила графиня, когда несчастная мать успокоилась.

— За что? За то, что я полюбила русского офицера, за то, что я собиралась сделаться его женою… Он был грозой конфедератов… его не любили, трепетали, хотя и уважали… Он был не похож на других начальников. Насколько был неустрашим в битве, настолько великодушен с врагами… О, его нельзя было не любить…

И она снова закашляла.

Выждав, когда приступ кашля прошел, князь Иван и его невеста усадили несчастную мать с ребенком в коляску и шагом направились обратно в город.

С больною несколько раз случались сильные припадки кашля, а когда въехали в город — кровь хлынула из горла несчастной. Когда коляска остановилась у дома Анжелики, польскую графиню вынесли из экипажа уже мертвою.

— Несчастный ребенок, — промолвила со слезами на глазах молодая женщина, лаская маленького Александра.

— Дорогая Анжелика, оставим его у себя, — проговорил, краснея, князь Иван.

Невеста молча, но горячо пожала ему руку.

Глава XXV

В селении Рогачевке, Саратовской губернии, только что окончилась обедня, народ выходил из церкви, направляясь к избе старосты Максимыча. Около избы собралась почти вся деревня, нет только самого хозяина.

— Что же это, нас-то собрал, а сам и глаз не кажет, — обиженно протестовал один из стариков.

— Не обижайтесь, дедушка, — извинялась жена старосты, — Андрей Максимыч сейчас придет, батюшка задержал его малость…

В это время на улице показался и сам Максимыч.

— Чай, догадываетесь, люди добрые, зачем позвал я вас, — начал староста, обращаясь к миру.

— Знамо дело, не на пирушку; на угощение, Максимыч, ты не тороват, — сказал молодой парень.

— Беспутная ты голова, Федька, быть тебе в кандалах, попомнишь меня… до угощениев ли тут, когда нечистый, тьфу, тьфу… — сплюнул староста, — мутит люд Божий. Слыхали ль, люди добрые, Пугач окаянный с разбойниками своими к нам идет…