Суворов и Кутузов (сборник)

В последних числах ноября 1788 года генерал-майор Кутузов возвратился из Елисаветграда, где он лежал в госпитале, в лагерь под Очаков.

Рана совершенно зажила.

Стояла стужа, мороз. Вместо палаток степь покрылась холмами: люди укрылись в землянки. Только бедные лошади кавалерии дрогли на ветру.

Егеря, увидев своего командира, были вне себя от радости:

– Видал: жив-здоров! А то каркала немчура: помрет!

– Кого так, загодя, хоронят, тот долго живет!

– Русский человек живуч!

– А Михайла Ларивоныч такой, как был! Не переменился!

– Правый глаз чуть маленечко вроде скашиват…

– Это ничего! Ему, брат, не жениться – давно женат!

Кутузов осмотрел своих егерей. Солдатам было нелегко: мерзли в траншеях, коченели от холода, стоя на часах, а возвратившись к себе в землянку, тоже не находили тепла.

Егеря просили генерала:

– Скорее бы, ваше превосходительство, на штурм! Хоть кровушку-то согреть!

Кутузов остановился у своего старого приятеля – капитана Резвого. Генерал не захотел поместиться у принца Ангальта, который после ранения Кутузова был временно назначен командиром бугских егерей.

– Пока мне сделают землянку, я поживу с тобой, Павел Андреевич, – сказал он капитану.

– Милости прошу, Михаил Ларионович, пожалуйста! Моя землянка не хуже принцевой. Только вместо ковров в ней одни рогожи!

– Нет, у тебя ничего, – осматривал землянку Резвого генерал. – Вон и потолок из досок…

– Много труда стоило, Михаил Ларионович, лес найти. За два эти бревна, – хлопнул капитан ладонью по столбу, подпиравшему потолок, – я заплатил – не поверите – четыре рубля! А перекладины мы из старых телег соорудили. Голь на выдумки хитра!

– Я и говорю: землянка ничего, только сыровато поди…

– Сырость есть. Хоть и песок, а все-таки – яма… Но ждать осталось недолго: не позже николина дня пойдем на штурм Очакова. Все говорят.

– Вот я и поспел! – улыбнулся Кутузов.

– Теперь-то хоть будьте поосторожнее, Михаил Ларионович!

– Пуля угодит во всякого – и в труса и в храбреца! А как же Очаков?

– Держится, да уже не тот. Позавчера вышел на левом фланге к батарее старый турок. Говорит по-русски: долго ли, спрашивает, будете стоять под Очаковом? А наши егеря смеются: хоть целую зиму, пока не сдадитесь… Не сладко и туркам. Как-то в октябре наши сделали большой пожар в Очакове, такой черный дым валил. Пленные турки говорили: хлебный магазин горит. У турок голод: доедают лошадей, собираются приняться за собак и кошек.

– У нас, видно, тоже не густо с хлебушком?

– Не очень. Как ударили морозы да пошел снег, много скота пало. У маркитантов цены на все еще повысились: морковку и ту стали на штуки продавать.

– А что делается в штабе фельдмаршала?

– Эх, – досадливо махнул рукой капитан. – Коварство да хитрость. Всяк старается всклепать на другого пороки, коими заражен сам. Да только и слышишь: тот сорвал уже за нонешнюю кампанию два чина, а тот получил такой-то орден. И все больше иностранцы ловят рыбку в мутной воде…

– Не слыхал ли, как Анжели?

– Выслали, как французского шпиона.

– Наконец-то. Давно пора! А что, Павел Андреевич, фельдмаршал тоже в землянке живет?

– В землянке. У него, сказывают, много отменно хороших покоев. Печи изразцовые, ковры, зеркала. Жить можно!

– Ну вот я сейчас все это увижу сам, – сказал Кутузов, собираясь явиться к фельдмаршалу Потемкину.

VII

Мокрая, холодная осень сменилась ранней зимой.

По осени армия Потемкина страдала от слякоти и непролазной грязи, а теперь стала терпеть от лютой стужи. Зима пришла раньше и суровее обычного.

Маркитанты жаловались: такой зимы в этих местах не запомнит никто. Градусник у больших парчовых палаток главнокомандующего показывал двадцать градусов ниже нуля. Степь покрылась снегом. Кое-где блестел ледок. Замерзли реки и лиман перед Очаковом. Солдаты без опаски ходили по прозрачному, в воздушных пупырышках льду. Топлива не хватало – жгли все, что могло гореть: тростник, старый бурьян, конский помет. Каждый день замерзало в настывших землянках и на постах до сорока человек.

А Потемкин все не решался на штурм, хотя даже Екатерина II писала ему: «Для сбережения людей – расчет самый неверный поздняя кампания, а особливо в местах, где продовольствие так затруднительно и есть лишение всех нужных потребностей. Филантропия не всегда бывает кстати».

Потемкин все еще надеялся на какое-то чудо, на то, что упрямому сераскиру Гуссейну-паше вдруг надоест сидеть в осаде и он сдастся. А хитрый Гуссейн-паша посылал в русский лагерь перебежчиков, чтобы они распространяли слухи, будто бы очаковский гарнизон готов сдаться и уже два раза пытался бунтовать, но паша не соглашается. И Потемкин верил в эти вздорные слухи.

Михаил Илларионович смеялся над нехитрой уловкой Гуссейна-паши.

– Князь не знает турок и их упрямства. Осман все вытерпит, а не сдастся, – говорил он Резвому.