Суворов и Кутузов (сборник)

Павел Петрович все время исподволь увеличивал свои войска. К 1796 году у него уже было шесть батальонов пехоты, рота егерей, четыре полка кавалерии, пешая и конная артиллерия с двенадцатью пушками. Общая численность войск достигала двух тысяч четырехсот человек, со ста двадцатью восемью офицерами в том числе.

Молодые князья заразились от отца марсоманией.

Александр предпочитал часами делать ружейные фиемы, нежели читать какую-либо книгу. Он полюбил бессмысленную прусскую шагистику и бездушный фрунт. Капральские обязанности в Гатчине у отца были обоим мальчикам больше по душе, чем скучные уроки важных преподавателей и роскошные балы бабушки.

Им нравилось, что они в Гатчине занимают какое-то положение. Им полюбилась всамделишная игра в солдатики. Так приятно было возвращаться из Гатчины усталыми после целодневной маршировки. Нравилось, что надо было таиться от бабушки, чтобы она не увидала их в этих нелепых, по ее мнению, но для них – таких красивых прусских мундирах.

С 1795 года Александр уже ездил в Гатчину не один раз в неделю, а четыре.

Все пышные наставники во главе со швейцарцем Лагарпом не смогли увлечь, занять великих князей больше, чем отец.

Александр и Константин считали себя капралами не русской, а гатчинской армии. Александр любил говорить (но так, чтобы не слыхала бабушка): «Это по-нашему, по-гатчински».

Императрица Екатерина всеми мерами старалась оградить внуков от влияния отца, но из этого не получилось ничего.

Александр и Константин на всю жизнь впитали в себя гатчинский, прусский дух.

II

В памяти ярче выступает то, за что ее следует помнить, чем то, чего не хотелось бы вспоминать.

В. Ключевский (о Екатерине II)

В этот тусклый ноябрьский день у Михаила Илларионовича скопилось в корпусе много различных дел.

С утра он вел у выпускного пятого возраста урок тактики, а потом должен был заняться срочными вопросами. Главный казначей корпуса давно ждал директора с отчетами и требованиями. Инспектор классов майор Клингер принес списки неуспевающих кадет. И Михаил Илларионович вызвал к себе своего помощника, подполковника Ридингера, – хотел обсудить с ним, не лучше ли разделить кадет не по возрастам, а по ротам, как практиковалось раньше.

Михаил Илларионович беседовал с Ридингером, когда полицеймейстер корпуса подполковник Андреевский попросил разрешения войти в кабинет. Андреевский сегодня был чем-то озабочен, расстроен. Михаил Илларионович приготовился слушать рапорт полицеймейстера о том, что вновь какой-либо каптенармус запил или проворовался.

– Что случилось? – не очень ласково спросил Кутузов, недовольный тем, что Андреевский лезет с ерундой.

– И-императрица умирает! – заикнулся никогда не заикавшийся подполковник.

– Как умирает? Кто сказал? – изумился Кутузов.

– Все говорят. Я только что проезжал мимо Зимнего. У дворца полно экипажей.

– Как же так? – все не верил Кутузов. – Вчера был малый эрмитаж.[149] Я видал императрицу. Она шутила над Львом Александровичем Нарышкиным, что он боится смерти. Получили известие, что скончался сардинский король, а Нарышкин высчитал, будто король его ровесник, и скис.

– А сама императрица разве не боялась смерти? – спросил Ридингер.

– Нарышкин так и спросил у нее, а ее величество говорит: «Не боюсь. И хочу, чтобы при моем последнем вздохе были бы улыбающиеся особы, а не такие слабонервные, как вы, Лев Александрович!»

– Вот храбрилась, а сегодня умирает, – вздохнул Андреевский.

– А что же с ней случилось? – не мог примириться с такой новостью Михаил Илларионович.

– Кондрашка. Утром была здорова, занималась делами, а потом вышла, простите, в уборную и там упала…

Все сидели ошеломленные случившимся.

– Храповицкий мне рассказывал, – прервал молчание Кутузов, – когда императрице исполнилось шестьдесят лет, он пожелал ей прожить еще столько же, но Екатерина возразила: «Еще шестьдесят лет не надо – буду без ума и памяти, а лет двадцать проживу!» И хоть чувствовала себя хорошо, но не угадала: прожила не двадцать, а только восемь…

– Человек предполагает, а Бог располагает, – вздохнул Андреевский.

– Да, Сумароков верно сказал:

Время проходит,Время летит!Время проводитВсе, что ни льстит,Счастье, забавы,

Светлость корон,Пышность и славы —Все только сон… —

продекламировал Михаил Илларионович.

Кутузову было жаль Екатерину: она всегда так хорошо относилась к нему, ценила его, называла «мой Кутузов». Оба раза после его тяжелых ранений императрица Екатерина принимала в Михаиле Илларионовиче большое участие.

Остаток дня был омрачен этим печальным известием, которое не выходило из головы. Чтоб хоть немного рассеяться, Михаил Илларионович пошел осмотреть корпусное хозяйство – манеж, экономию, типографию, лазарет.

Проходя по двору мимо манежа, он невольно подслушал разговор двух конюхов.

– Жаль матушку-царицу, – говорил один. – Хорошая была…