Свадебный бунт

— Взялся за гужъ, не говори, что не дюжъ, — мрачно повторялъ Носовъ. Или пропаду, или потрафится дѣло, такъ что я все свое верну съ государевой казны.

Еще разъ собрались на совѣтъ къ Носову согласники и снова перетолковывали, что каждому дѣлать въ случаѣ какого-либо колебанія въ городѣ. Конечно, большинство изъ согласниковъ, въ томъ числѣ стрѣлецъ Быковъ, растрига Костинъ и даже пріятель Гроха, посадскій Колосъ, не знали всего, что подготовили пріятели и коноводы — Грохъ, Барчуковъ и Лучка.

Они не подозрѣвали, что Лучка — главный сочинитель будущаго колебанія умовъ. Они удивлялись несказанно, что Носовъ, еще недавно собиравшійся покидать Астрахань, вдругъ взялся за такое невѣрное и для него неподходящее дѣло: торговать виномъ въ кабакахъ. До нихъ достигъ слухъ, что Носовъ скупаетъ повсюду вино, платя дороже настоящей цѣны, и многіе дивились и рѣшали, что Грохъ, должно быть, совсѣмъ не такой умница, какъ прежде полагалось.

Сойдясь, однажды, поздно вечеромъ, три согласника — Лучка, Грохъ и Барчуковъ, долго совѣщались. Лучка подробно передалъ пріятелямъ задуманный имъ финтъ и все, что они должны дѣлать, каждый съ своей стороны.

— Неглупо, малый! Очень даже не глупо! Ловко надумано! говорилъ Носовъ, оживившись и весело. Да ничего впередъ не узнаешь. Бываетъ клюетъ рыба въ водѣ зря, только успѣвай таскать, а бываетъ, просидишь трое сутокъ и даже травы никакой не вытащишь.

— Все дѣло въ томъ, какъ взяться, — отвѣчалъ Лучка: да какъ орудовать. Ты вотъ взгляни, что я буду творить. Что ни слово скажу, что ни рукой махну, — будетъ какъ въ сказкѣ. Ты будешь только ротъ разѣвать. Вотъ тебѣ Богъ! Я не хвастунъ и не болтунъ, ты знаешь, Грохъ. А я отсюда вижу, какъ все наладится и какое происхожденіе всего будетъ. Вѣдь у меня въ уговорѣ даже дѣвки: вотъ его нареченная Варвара Ананьева, да всѣ дочери Сковородихи. Я уже и у Ананьева, и у стрѣлъчихи пріятель, со всѣми перетолковалъ, съ каждымъ врозь. Да еще у меня есть одна лихая баба, по прозвищу Тють.

— Знаю ее, — разсмѣялся Носовъ. Гулящая, а умница…

— Ну, вотъ эта Тють обѣщаетъ мнѣ такихъ дѣловъ надѣлать въ толпѣ, что чертямъ въ аду завидно станетъ.

— Бабы всякому дѣлу помѣха, — произнесъ, помолчавъ, Носовъ.

— Нѣтъ, Грохъ, въ какомъ дѣлѣ, а въ моемъ финтѣ въ бабѣ-то вся сила. Безъ нея и финтъ мой ни на что негоденъ. Только одно скажу, надо намъ вотъ… Хоть вотъ намъ троимъ зарокъ дать, а не то клятву дать.

— Какую?

— А такую, страшнѣющую передъ Господомъ Богомъ поклясться именемъ его святымъ — вотъ что!

— Да въ чемъ поклясться-то? — вступился Барчуковъ.

— А въ томъ, Степушка, чтобы не жалѣть себя. Такъ прямо скажу, даже клятву дать на смерть итти. Тогда дѣло выгоритъ, а будемъ беречься мы, ничего не наладится.

— Спасибо за это слово, — проговорилъ Грохъ. Ты мои слова сказалъ. Это мои мысли.

Носовъ поднялся, взялъ скамейку, перенесъ ее въ уголъ, влѣзъ и сцѣпилъ со стѣны большой образъ Богоматери Неопалимой Купины.

Молчаливо, тихо, съ тревожно воодушевленнымъ лицомъ и даже тяжело переводя дыханіе, посадскій Носовъ поставилъ образъ на столъ, прислонивъ его къ ларцу, въ которомъ Барчуковъ приносилъ ему ежедневно выручку.

— Вотъ, православные, — проговорилъ Носовъ, обращаясь къ двумъ пріятелямъ, вотъ глядите…

Голосъ Носова оборвался. Внутреннее волненіе не давала ему говорить. Видно было, что посадскій много думалъ о томъ, на что рѣшается, и хорошо знаетъ, зачѣмъ и на какое дѣло идетъ теперь, хорошо видитъ и заранѣе будто переживаетъ все то, чѣмъ это дѣло можетъ кончиться.

— Становись, братцы, на колѣни, помолимся.

И всѣ трое опустились на землю передъ иконой. Лицо Лучки оживилось, онъ сталъ креститься радостно, чуть не весело, Барчуковъ, наоборотъ, смутился, вспыхнулъ, глаза его стали влажны.

Грохъ первый поднялся на ноги и произнесъ.

— Даю я клятву передъ симъ образомъ Пречистой Maтери Господней, не жалѣючи себя, пострадать за вѣру православную, порядки дѣдовы и не жалѣть гонителей и утѣснителей земли православной. Сносить мнѣ мою голову только въ случаѣ, если она сама на плечахъ останется, а я ее уберегать не стану.

Носовъ троекратно приложился къ иконѣ и отошелъ. Лицо его стало блѣднѣе.

— А моя клятва, — проговорилъ Партановъ: тоже не жалѣть себя. Моя жизнь алтына не стоитъ и ничего у меня нѣтъ. Только молю Бога, чтобы убили, казнили, а не замучивали на дыбѣ.

Партановъ приложился къ образу и обернулся къ Барчукову.