Свадебный круг

— Так ведь я не дарил сруб, Григорий Федорович.

Маркелов покосился на Сереброва. Видимо, заподозрил, что тот валяет дурака.

— Тут не до шуток. Меня могут за штаны и…

— И меня могут за штаны и… — в тон ему протянул Серебров.

— Ну тебе что, ты начинаешь. Легко отделаешься. Даже тебе приятно будет. Освободят от председательства, выговор небольшой запишут — и лети, куда хочешь. Вон ты как на колхоз не шел, упирался, будто жеребчик перед кастрацией.

Но сложность была в том, что Серебров теперь освобождаться от председательства не хотел. Ночами не спал — думал, как вытянуть «Труд». Было ему как-то обидно за эти места. Хотелось — ах, как хотелось! — сделать их счастливыми, многолюдными. А удастся ли? Выдюжит ли он? Обижались по-прежнему на него бригадиры, плакала агрономша Агния Абрамовна, но было что-то важнее всего этого. Не замечал теперь Серебров в глазах людей недоверия. Слова Сереги Докучаева о том, что сорвет резьбу Серебров, теперь никто уже не повторял. Сухонькая Глаха, жена Докучаева, как-то сказала в магазине продавщице Руфе, что шилом звали Сереброва в Ложкарях, дак шило и есть.

— Везде поспеет, так и вертится. Гляди-ко, долго ли у нас, а уже водопровод провел и ясли открыл.

Яслями, водопроводом гордился Серебров. И было ему теперь вовсе не безразлично, что о нем скажут люди.

— Меня увольнение как-то не поманивает, — замкнувшись, проговорил Серебров, глядя мимо Маркелова, в окно, на сугроб, из которого планки штакетника высовывались, как зубья пилы.

— Да не трусь ты. Это одна формальность. Ты просто напиши объяснительную, что купил сруб у дяди Мити для Надежды Леонидовны, поскольку был в дружбе, а дядя Митя подтвердит: эдак, мол, купил и нанял его печи сложить, баньку срубить, ну и наличники вырезать.

Да, гладкий, логичный сценарий сочинил Макаев. Причем чести жены не пожалел. Плетите, дескать, что угодно. Не вмещались в сценарий, на взгляд Григория Федоровича, чистые мелочи. Серебров знал, что за «мелочи». Банный сруб оказался пятистенком — мелочь, ставил его Макаев не на свои деньги, а за счет колхоза «Победа» — тоже мелочь. И даже за наличники, резьбу по дереву, кладку камина и печей, строительство бани расплачивался с дядей Митей не Макаев, а колхоз.

В глазах у Маркелова уловил Серебров усталость. Наверное, и правда сердце болело. На мгновение Серебров вдруг ощутил жалость к Григорию Федоровичу, захотелось сказать ему мягко и вразумительно: «Зачем ты, Григорий Федорович, известный человек, отличный руководитель, влезаешь в эти махинации, имя свое порочишь?» Но ясно было, что не примет этих слов Маркелов, что обидится он: яйца курицу учат. И Серебров проговорил с усмешкой:

— Прекрасное сочинение! Его надо послать на студию художественных фильмов, Макаева переводом оформить сценаристом, а тебя, Григорий Федорович, директором картины.

Маркелов обиженно заворочался на стуле.

— Смеешься? А ведь ты все начинал, ты позвал Макаева в гости, — стал цепляться Григорий Федорович. Хотелось ему втянуть в эту веселую компанию и Сереброва. Откинувшись на стуле, Серебров пошевелил в воздухе пальцами.

— Это ведь, Григорий Федорович, две большие разницы, как говорят в Одессе. Две очень большие разницы.

— Не знаю, как там говорят, — насупился Маркелов, — но моя просьба такая: напиши объяснительную — купил, мол. И съезди, объясни им это все. По гроб не забуду добра. Ты понимаешь, если что случится, мне уже не подняться.

— Ну что ты, Григорий Федорович, все образуется, как говорит Помазкин. Теперь я никуда ехать не могу. У меня кормов всего двухнедельный запас, — трудно проговорил Серебров, попирая горло. — Завтра в Мошкино еду, а может, и на юг придется рвануть. Ты понимаешь, на волоске я.

Маркелов крутнул головой, расслабляя ворот рубашки, оттянул галстук.

— Не плачь, продам я тебе соломы, направишь машины, свои да «Кировца» пошлю с овсянкой, только съезди, напиши объяснительную.

— Сегодня не могу. Завтра, — неожиданно для себя сказал Серебров. — А за солому спасибо, выручишь.

Маркелов встал, хмуро бросил:

— Упрям ты. Ну ладно, послезавтра-то съездишь?

— Послезавтра разве что, — нехотя ответил Серебров. Теперь они молча шли к конторе. Маркелов уже не шутил, дышал шумно.

Оставшись один, Серебров вдруг понял, на что он идет. Совесть свою меняет на солому, чтоб выручить Макаева, чтоб Маркелов вышел сухим из воды. А о нем, Сереброве, будут говорить: «Молодой да из ранних». Не успел года поработать — уже начал жульничать. Нет, не пойдет он на это ни за что. Не может он быть жуликом в глазах ильинцев.

Серебров связался с Маркеловым и хриплым, виноватым голосом проговорил, что разыгрывать по макаевскому сценарию роль купчины, который дарит особняк, отказывается. Нет желания играть такую роль, и объяснительную он писать не будет, и к контролерам не поедет. Правильно они против Макаева копают.

Григорий Федорович долго молчал, наконец сказал:

— А злопамятный ты, не можешь Виктору Павловичу простить, что он Надежду Леонидовну увел у тебя.