— Надеюсь, ты удовлетворила свое любопытство: пересчитала всех баб, которые пялят глаза на меня, всех мужиков, они не в обиде, им тоже есть на что посмотреть.
«Я отвыкла от его резкости, — подумала она. Сделала глоток вина, посмаковала его. Он прав — мы перемолчали».
Заиграл оркестр. Теперь-то надо было наклоняться друг к другу, иначе все заглушала музыка.
— Интересно, у нас одно общее молчание или два разных — твое и мое?
Кирилл натянуто усмехнулся:
— Возможен любой вариант, все зависит от желания присутствующих.
Вика подняла бокал к глазам, посмотрела сквозь пузырчатую воду на Кирилла.
— Н-да. В таких случаях, какого молчания желаешь ты?
— Я? Я сыт молчанием, я желаю говорить. Видишь ли, мы с легкостью вершили суд в нашем воображении, и аргументы наши неотразимы, и мир придуманный крепок, он не дает трещины. В этом мире нам хорошо, мы всегда берем верх, одерживаем победы. Мне все время кажется, что я безостановочно говорю, а молчишь ты.
— Напрасно. Мой мир, он тоже существует. Я одерживаю в нем очередную победу — две победы на один вечер. Это уже слишком, Не вечер, а пир победителя.
И они засмеялись, довольные своей шуткой.
— Кто мы? Чужие, посторонние, незнакомые?
Вика отвела глаза в сторону, посмотрела на соседей.
— Мы бывшие, Кирилл. Бывшие муж и жена.
«На что я надеялась? Все получилось само собой. Он предложил, я согласилась. Мне хотелось увидеть его. Кто ему стирает? Пиджак чуть лоснится, пора отдавать в чистку. Раньше он стригся у одного мастера. Левый висок подбрит чуть ниже, чем правый. Ему недосуг, а я заметила. Он никогда не выглядел слишком ухоженным. И все-таки порядок был. Теперь вот щурит глаза. Стал курить».
— Ты хоть обедаешь вовремя?
Он посмотрел на нее с раздражением:
«Неужели она пришла сюда лишь для того, чтобы узнать, обедаю ли я, успеваю ли на работу. Будильник как-никак заводила она».
— Много работы, как получится. Сама знаешь.
Она посмотрела на его губы, застывшие в полудвижении, покачала головой:
— Твоей вины нет. И моей тоже нет. Мы с тобой без вины виноватые. — Натянуто улыбнулась, надкусила яблоко. Сок брызнул.
Он сложил руки, вытянул их перед собой.
— Ты права. Не хочется принимать на себя вину, и не потому, что боишься этой вины. Искренне убежден — твоей вины нет. Ты помнишь суд?
Зал суда. Длинный приземистый, похож на пенал.
Мне казалось, что в таком зале все люди должны смотреть исподлобья, быть злыми и неприветливыми. В полупустом зале люди сидели где попало. Их было человек двадцать. Мне казалось, что сидят они здесь бессменно. И потому поглядывали в мою сторону. Неодушевленность, сонливость этих взглядов были невыносимы, и стоило великих сил удержаться и не заорать в голос: «Во-он!!» Один из них, совершенно лысый, читал газету. За все время он ни разу не поднял головы. Как же привыкнуть к человеческому несчастью, чтобы даже не обратить на него внимания. Я еще не знал, что следующим слушается скандальное дело о наследстве и все они пришли на это дело. И наше было как бы за компанию с ним. И его тоже приходилось слушать.
А судья? Молодая женщина с тихим, задумчивым лицом.
Голос ее ровный, даже вкрадчивый.
— Слушается дело о разводе. Истица — Волошина Виктория Андреевна. Истец — Волошин Кирилл Сергеевич.
Судья изучает папку с делом, какое-то время молчит, будто набирается решимости. Смотрит на тебя.
— Не передумали? Истица Волошина, я задаю вам вопрос.
Ты вздрагиваешь.
— Нет.
— Понятно. А вы?
До этого вопроса я еще на что-то надеялся. Был уверен: придумано, подстроено. На самом деле все не так. На ответ меня не хватило. Я пожал плечами.
Лицо судьи осталось безучастным.
— Сколько лет девочке?
Народный заседатель, он сидел справа от судьи, подался вперед, как делают люди, которые плохо слышат.
— Шесть.
— Она о чем-нибудь догадывается?
Народный заседатель пучеглазо таращился, будто глаза помогали ему слушать.
— Нет.
Судья отвела глаза в сторону. Она угадала ложь в ответе. Голова с тяжелым начесом качнулась влево, затем вправо. Судья встала, встали народные заседатели.
В кафе становилось все говорливее. Неожиданно распахнулись боковые двери. Толпа по-свойски, подталкивая друг друга, привычно двинулась к танцевальному пятачку. Фата невесты плыла в самой середине среди черноты праздничных костюмов. И голос официанта плыл из этого гула: «Три кабинета имеем. Сдаем для банкетов и свадеб».
Фотограф неловко поддернул тяжелую сумку. Нервно вспыхивали блицы, высвечивая зал, и отсеки памяти высвечивались разительно.
Суд — танцующие пары. Суд — лица оркестрантов. Суд — застолье. Крики: «Горько!» Суд — кувыркающийся фотограф, вьюнок-официант. Поднос лихо раскачивается на одной руке. На подносе бутылка шампанского, шоколад. Кирилл закрыл глаза, массирует веки.
— Помню ли я суд? Есть вещи, события, их невозможно забыть. И судью помню. Надменная баба. Ее симпатии были на твоей стороне. Я это сразу почувствовала.
Судья повторяла свой вопрос:
— А вы?