Сварить медведя

Он не просто сильнее – он гораздо сильнее меня. Освободиться не получилось, но пока я держался. У девушек, в отличие от меня, не было пасторского воротника. Туго накрахмаленный воротник не давал ему стиснуть мою шею так, чтобы я не мог дышать. Дышать я мог. С трудом, но мог. Благодаря воротнику тонкая струйка воздуха все же прорывалась в гортань.

Я нащупал в кармане складной нож и попытался его открыть одной рукой. Это оказалось нелегко, но в конце концов мне удалось подцепить ногтем большого пальца риску на лезвии, нож открылся. Я изготовился, улучил мгновение и полоснул ножом его руку. Острый как бритва нож вонзился довольно глубоко между костями предплечья. Он замер – похоже, не сразу понял, что произошло, и ослабил хватку. Я рванулся что было сил, резко подобрал ноги и толкнул его в живот. Я невелик ростом, но ноги у меня сильные, – еще бы им не быть сильными после бесчисленного количества исхоженных миль! Попытка удалась – Михельссон покатился к алтарю. Вскочил, огляделся, и взгляд его упал на тяжелый деревянный крест. Он схватил его, размахнулся и нанес удар, но я в последнюю долю секунды увернулся от удара – почувствовал только волну воздуха на щеке.

Надо что-то придумать.

На деревянном постаменте стояла большая серебряная чаша для крещения. Я отчаянно рванул ее к себе, поднял как щит, и вовремя: следующий удар пришелся по купели. Будто ударили в колокол.

– И-и-и-сус! – И-И-И-СУС! – хрипло и отчаянно закричал я.

Опять и опять призывал я Иисуса. Голос, отшлифованный сотнями проповедей, вознесся под купол, вылетел за врата, покатился по церковному холму, по лугам, его должны были услышать работники хуторов, служанки и заводские рабочие. Неужели впустую?

Михельссон вторично занес крест, и мне вновь удалось защититься купелью.

Еще один гулкий удар колокола.

Я, наверное, был похож на римского гладиатора: в одной руке щит, а вместо меча – коротенький перочинный нож.

– И-И-И-И-И-И-СУ-У-УС!

Из руки Михельссона обильно текла кровь, но он не обращал внимания. Очередной удар креста, на этот раз хитро, сбоку, – и купель выпала у меня из рук. Я потерял равновесие и упал на спину. Он подскочил, саданул меня ногой в грудь и занес крест – ясно, что целится в голову. Увернуться уже не было сил. Я поднял руки над головой и зажмурился, ожидая смерти.

Послышался глухой удар, будто кто-то расколол полено. Михельссон дернулся и отлетел в сторону. И раздался еще один удар. Тяжелое алтарное распятие с кротким ликом Христа парило над полом. На какую-то секунду в церковь проник луч вечернего солнца, и, прежде чем опуститься в третий раз, крест просиял чистейшим золотом. Михельссон завопил от боли – а может быть, и от ужаса. И заковылял по проходу, вихляясь, как, наверное, вихляется сам дьявол.

А Иисус кротко смотрел на меня. Перекладина креста отвалилась, но он по-прежнему держал руки раскинутыми, точно хотел взлететь, вернуться на небеса. И через секунду, плавно покачиваясь, перелетел на прежнее место на алтаре. Только теперь я увидел, что распятие держит женщина. Милла Клементсдоттер. Конечно же, это была она. Маленькая, тщедушная, в старом домотканом платье. Она тяжело дышала и смотрела на меня, а я понимал, что брежу, и все-таки это был не бред.

– Милла… ты спасла меня. Ты спасла меня, Милла…

Она приоткрыла рот, точно хотела что-то сказать, и, наверное, сказала, потому что губы ее шевелились. Но слов я не слышал. Подняла руку, перекрестила святое триединство распятия, повернулась и пошла прочь, неслышно ступая своими мягкими, с загнутыми носками оленьими кеньгами.

Все это произошло в абсолютной, оглушительной тишине, и я решил, что брежу.

Я с трудом встал на ноги и вышел в проход, то и дело почти теряя сознание. На полу лежала перекладина распятия. Заставил себя нагнуться, поднял, положил на алтарь – кто знает, может, удастся приклеить – и побрел по проходу, от ряда к ряду, опираясь на спинки скамеек.

69

В холодный и дождливый осенний день суд вынес приговор Юсси Сиеппинену. Обвиняемый признан виновным в убийстве Хильды Фредриксдоттер, попытке изнасилования и убийстве Юлины Элиасдоттер, попытке изнасилования служанки с хутора и краже денег. Доказательства обвинения и письменные признания подсудимого признаны достаточными для приговора. Смертная казнь путем отсечения головы.

Я получил это известие дома. Лежал на диване на мягкой, мохнатой и теплой подстилке, пахнущей муравейником и древесной корой. Только что выделанная шкура убитой летом медведицы досталась мне в виде церковной десятины от охотников. Они узнали, что я нездоров, и хоть и обещали шкуру заводчику Сольбергу, но притащили мне.

– Лечит почем зря, – заверил меня старший. – Кто спит на медвежьей шкуре, тому все трын-трава. Никогда не помрет.

И вот – страшное известие. Я лежал неподвижно, как парализованный, малейшее движение причиняло сильную боль. Брита Кайса сидела рядом и ласково гладила меня по голове. Чудо, что ни одна кость не оказалась сломанной, но передние зубы качались, и я подозревал, что вновь укорениться им уже не под силу. Так сказать, не по зубам. Печальный каламбур.