Каменский Анатолий Павлович

Сватовство

Анатолий Каменский

Сватовство

I

Из двух молодых людей, сидевших в комнате, один -- красивый брюнет с пушистыми, выхоленными усами постукивал высоким каблуком модной ботинки и распевал на мотив из "Гейши": "В чем дело, в чем дело?.."

А другой, маленький, с морщинистым лицом и торчащими во все стороны рыжеватыми волосами, растерянно улыбался, беспомощно разводил руками и лепетал скороговоркой:

-- Дружище, как сказать, я в большом затруднении, и все... Вообще, если ты занят, я зайду в другой раз, но, видишь ли, как сказать... Настенька, Настасья Михайловна... Извини меня, я чрезвычайно взволнован!

-- Ах ты, ежиная порода! -- весело смеялся брюнет.

Ежиная порода, а по бессрочной паспортной книжке -- архитектор второго разряда Венедикт Иванович Ежиков, -- замигал подслеповатыми глазками и, вынув из кармана красный шелковый платок, от которого повеяло запахом амбры, начал вытирать вспотевшее от волнения лицо. Его приятель, хозяин кокетливой комнаты, похожей на будуар балетной танцовщицы, чиновник "для поручений" Валентин Павлович Модерни, продолжал смеяться и хлопать Ежикова по плечу, приговаривая: "В чем дело? В чем дело?"

Ободренный Ежиков, сидевший на низеньком пуфе, вскочил с места и заходил по комнате вдоль и поперек, кругом и по диагонали, быстро семеня маленькими ножками.

-- Настенька Спирина, -- выкрикивал он тонким голоском и слегка задыхаясь, -- Настенька Спирина, ты, кажется, ее немножко знаешь...

-- Видел, -- спокойно произнес Модерни, -- эдакая мягкая сардиночка без косточек.

-- Ты не подумай, -- волнуясь, продолжал Ежиков, -- она, как сказать, вообще прекрасная женщина. И потом, у нее бывает очень, знаешь ли, изысканное общество. Всегда цветы, конфеты, и потом вообще... доктора.

-- Это при чем же доктора?

-- Как сказать, бывают у нее два молодых врача... ну, немного ухаживают и вообще. И я, знаешь ли, тоже, и все...

-- То есть и ты ухаживаешь! Ах ты, собачья старость! Молодец!

Ежиков не обижался, ибо это была для него привычная, еще гимназическая кличка. Собачьей старостью его прозвали за морщины, с которыми он чуть ли не родился, за подслеповатые глазки, старческое хихиканье и покашливанье и действительно неопределенную наружность, по которой ему и теперь можно было дать от двадцати до пятидесяти лет. И уже с юношеского возраста, должно быть, от привычки к прозвищу, он невольно усвоил некоторые стариковские манеры -- носил цветные шелковые платки, нюхал табак, душился амброй и прочее.

Он засуетился на одном месте и продолжал:

-- Я с тобой, Валентин, вообще не был откровенен. Знаешь ли, я уже шесть лет, как сказать, вообще, не нашел подходящего момента. И Настенька превосходная женщина. Но, понимаешь ли... Одним словом, надо объясниться и все.

Модерни медленно поднялся с оттоманки, закрутил усы, потом заложил руки в карманы плюшевой домашней тужурки, широко расставил ноги и тоном снисходительного превосходства сказал:

-- Эх ты, ежатина! За чем же дело стало?

Ежиков молчал, и на его лице выступила краска. Модерни пытливо смотрел на него своими лучистыми, синими глазами и, помахивая у себя перед носом только что закуренной сигарой, говорил:

-- Черт побери! Великолепная "гавана", очаровательная "Гавана"! А вот ты разиня и олух. Шесть лет вздыхать и ничего не добиться! Торчать чуть ли не каждый вечер у соблазнительной бабенки и хлопать глазами. И я отлично понимаю твое затруднение. Ты, как сказать, вообще и все -- ежиная порода, не умеешь объясниться в любви. Но ты забываешь о своих друзьях. Черт возьми! Клянусь тебе этой великолепной "гаваной", что ты обратился ко мне недаром.

На лице у Ежикова появилась восторженная, полудетская улыбка, и он, хватая за руки Модерни, залепетал:

-- Так ты меня понял? Вообще, как сказать, великолепно! Я, брат, женюсь, и все. Только ты того... действуй скорее.

Модерни повернулся на каблуках и расхохотался торжествующим, самодовольным смехом:

-- Ха-ха-ха! Ты слишком прыток на чужой счет. Уж не думаешь ли ты, что это делается без подготовки? Садись, брат, и наблюдай, это тебе пригодится...

И он быстро придвинул стул к мраморному умывальнику с большим зеркалом, зажег по бокам свечи и картинно сбросил с себя плюшевый пиджак. Венедикт Иванович с благоговейным выражением лица следил за каждым движением приятеля. А Модерни тщательно умывался, брил подбородок и щеки, расчесывал волосы и безостановочно опрыскивал себя какими-то особенными духами, составлявшими одному ему известную тонкую и вместе с тем солидную смесь. Напомадив усы, он закручивал их до тех пор, пока они не приняли форму двух толстых пиявок с хвостами, поднятыми кверху. Его синие глаза с холодным стальным отливом блестели лучистым блеском, а румяные, чувственные губы улыбались самодовольно и презрительно.

Он был весь оживление, и оторопевший, благоговейно застывший на своем месте Ежиков, переживая в сердце муки зависти, мог проследить за целой гаммой самых театральных жестов и поз.