Свеча Хрофта

— Все, — сухо оборвала ее старуха, отпуская мертвую руку женщины. — Оставим ее бабам. Омоют, приготовят на костер. А нам с тобой здесь делать нечего.

Они долго брели по ледяной воде, так что Руни почти перестала чувствовать замерзшие ноги. В избе старуха тотчас усадила ее к огню и, не переставая вполголоса браниться, принялась растирать ступни салом.

— Не хватало еще, чтобы ты у меня слегла, — бубнила она. — Кто будет тогда мне спать мешать, молясь своему Хедину, чтоб его Создатель поперек хребта палкой выучил? Уж тебе-то грех братьев и отца не дождаться. Сколько тебе нынче, говоришь? Тринадцать?

— Осенью будет, — ответила Руни, выбивая зубами дробь.

— Тем более, — проворчала старуха. — Глядишь, поживешь еще. И вспомнят о твоих братьях Новые Боги. А то, чем лихая не шутит, найдешь себе парня покрепче, детишек нарожаешь. Я вот не родила. Кого прогневила, не знаю. Только осталась одна. Без детей, без мужа. Упаси Боги тебя от того, кто о чужом благе печется.

— Почему? Ведь так нам закон человеческий велит, о другом думать, как о себе? — попыталась запротестовать Рунгерд, но голос показался каким-то чужим и слабым.

— Потому как у того, кто всего себя людям чужим отдает, на свою семью сил не остается, — с непривычным жаром ответила старуха. — Вот мой хозяин, Бран, не бывал дома трех дней подряд. Все дела у него в Лесу находились. Словно в двух местах одновременно хотел оказаться. То одному помочь надо, то другому. Калечный, рука у него была одна сухая, полумертвая, и то не мог дома усидеть. А уж как я его просила, бранила даже. Думала, остепенится. Возьмем подкидыша какого, раз своих детей судьба не дает. Воспитаем. Но нет. «Земля и люди!» — вот о чем он пекся, о чем у него душа болела. И до любви, до жизни моей ему, знать, дела не было. Вот и оставил одну на старости, без защиты, без утешения. Ведь он, девонька, против самого тана Хагена пошел. Сермяжный мужик с сухой рукой. А сам того же тана через Лесной коридор водил. Проклятого тана, ученика Хедина, которому ты так молишься. Вот, — старуха прошаркала к печи, долго возилась, наконец извлекла из-под тряпья чудесную серебряную брошь и бросила ее на колени Рунгерд. — Вот… чем он купил мое согласие. Тан Хаген. Я отпустила Брана. А если бы не отпустила, может, и был бы он сейчас здесь со мной.

Руни почувствовала, как тяжелеют веки. Лицо горело, губы казались кусками сосновой коры.

— Бабушка, — начала она, пытаясь подняться со скамеечки у очага и перебраться на свою лежанку. Серебряная брошка покатилась по полу.

— Эх ты, напасть какая, — досадливо пробормотала старуха, подхватывая ее под руки, и почти волоком потащила к постели. — Сейчас натопим, прогреем тебя, девка. Дождешься отца и братьев, никуда не денется твой Великий Хедин. Может, он и погубил моего Брана, а лгать бы, верно, не стал.

Эти слова, проникшие в медленно затягивающееся туманом сознание Рунгерд, эхом стократно отразились от зеркальных граней навалившегося беспамятства:

— Лгать бы не стал, не стал…

— Не стал бы, — сама себе ответила Руни, — И, возможно, выполнит свое обещание. Когда будет подходящее время. Когда до смешных чаяний и надежд смертных дойдут божественные руки Познавшего Тьму. Того, для кого эоны равняются часам. Для кого человеческий век — всего лишь мгновение. Может быть, он найдет способ вытащить героев из царства теней. Но кто будет их ждать? Хватит ли жизни смертной матери, чтобы дождаться сына? Хватит ли жизни маленького сына, чтобы на излете глубокой старости увидеть возвратившегося отца? Хватит ли ее жизни, жизни Рунгерд, чтобы снова обнять братьев? Или ее унесет весенняя лихоманка? Или убьет одним движением рук какой-нибудь Маг, которому она в недобрый час попадется на пути?

Сознание возвращалось медленно, и вместе с ним пришла и прочно засела в голове Рунгерд единственная мысль: нет времени ждать милости от богов. Что такое человек, слабый, лишенный магии, в сравнении с целыми мирами, о судьбах которых должны думать Хедин и Ракот? И что такое крошечный угасший огонек людской веры перед всепожирающими кострами Великих битв? Земля и люди — об этом запамятовали в своей божественной суете нынешние владыки Упорядоченного. И кто напомнит им, если не человек? Песчинка. Но такая, что, забившись в сандалию, до слез измучает странника.

У Руни оставалось наследство деда. Не то, что он скопил в кожаном кошельке, а то, что оставил в ее памяти. То, о чем молчал годами он сам и о чем не смела говорить Рунгерд.

Полная решимости воплотить задуманное, Руни отчаянно боролась с недугом. Старая Элга ухаживала за ней. Казалось, завеса молчания и брани, которой она отгородилась от всех после ухода мужа, наконец пала. И Элга говорила теперь, почти не переставая. Рассказывала о муже и их жизни. О том дне, когда пришел за Браном тан Хаген.

О том дне, когда воины Хагена едва не погубили деревню и Бран начал собирать свое смехотворное воинство для похода на Хединсей. Она проклинала день и час, когда отдала сердце и руку этому лесному бродяге, погубившему ее жизнь.