Сверхновая американская фантастика, 1994 № 05

Через полчаса я убедился, что мой друг действительно покончил с собой. В противном случае его убийцей должен быть Бомгарт, во что я никогда не поверю. Как истинный швейцарец, Бомгарт отличался умением владеть собой, но даже он был настолько подавлен и находился в таком смятении, что невозможно было представить себе, какой актер способен симулировать такое состояние. С другой стороны, осталось письмо Карела. Со времени изобретения Помроем электронно-сравнительной машины подделка подписей стала одним из редчайших преступлений.

Покинул я этот дом скорби в два ночи, так и не поговорив ни с кем, кроме Бомгарта. Своего мертвого друга я не увидел, да и не особенно стремился к этому, зная, до чего ужасны лица погибших от цианистого калия. Эти таблетки он достал у одного душевнобольного пациента буквально вчера.

Само по себе письмо оказалось весьма странным — в нем ни слова сожаления по поводу добровольного ухода из жизни. Написано оно было дрожащей рукой, но в довольно ясной форме. В нем он объявлял о том, какая часть имущества должна отойти сыну, а какая — жене. Он также просил меня стать его душеприказчиком и заняться судьбой его научных бумаг, упоминал о той сумме денег, которая полагалась мне, а также о тех деньгах, что могут понадобиться для публикации его работ. Мне дали фотокопию — оригинал забрали полицейские, — но и по ней было видно, что письмо подлинное. На следующее утро электронный анализатор подтвердил это.

Да уж, более чем странное письмо: три страницы, написанные с очевидным спокойствием. Но почему он просил связаться со мной немедленно? А может, стоит поискать разгадку в его бумагах? Бомгарт уже подумал об этом варианте и целый вечер перебирал их, однако не нашел ничего, что бы оправдывало поспешность Карела.

Основная масса документов касалась его работы в Англо-Индийской Компьютерной Корпорации — в них разобраться было под силу лишь представителям фирмы. Среди остальных бумаг — множество работ по экзистенциальной философии, трансакнионизму Маслова[4] и прочее. Была там и почти законченная рукопись книги об использовании психоделических наркотиков.

Вот в ней-то и должен быть ключ к разгадке, решил я.

Еще в Уппсала мы с Карелом часто обсуждали проблемы смерти, границ человеческого сознания и многое другое. Я даже делал доклад о «Египетской Книге Мертвых», которая в оригинале называется «Ру ну перт эм хру», что значит — «Книга движущихся при свете дня». Больше всего меня заинтриговали символ «ночь души» и все опасности, подстерегающие бесплотный дух во время ночных странствий в Аментет[5].

Однако Карел упорно советовал мне изучить «Тибетскую Книгу Мертвых», отличавшуюся от египетской как небо от земли, а затем сравнить их обе. Ныне любой студент знает, что «Тибетская Книга» является документом буддистов, религиозная традиция которых не имеет ничего общего с древнеегипетской. Сравнивать эти две книги мне показалось пустой тратой времени, занятием для изощренного педанта. Однако Карел добился своего и зажег во мне определенный интерес к самой «Тибетской Книге», о которой мы проговорили немало вечеров. В ту пору психоделические наркотики были почти недоступными — благодаря нашумевшим книгам Олдоса Хаксли об его опыте с мескалином они стали откровением для наркоманов[6]

. Впрочем, мы нашли статью Рене Домаля[7], где он описывает сходные эксперименты с эфиром. Домаль окунул носовой платок в эфир, а затем приложил его к носу. Как только он потерял сознание, его рука опустилась, и он пришел в себя. После этого он попытался описать собственные видения в состояния эфирного наркоза, записи страшно заинтересовали нас.

Главная мысль Домаля не отличалась от вывода, сделанного многими мистиками: несмотря на то, что он был «без сознания», его собственные переживания казались намного реальней опыта обыденной жизни.

Как бы мы с Карелом ни отличались друг от друга, тут мы пришли к одному заключению: наша ежедневная жизнь есть нереальность. После этого нетрудно понять рассказ Чжуан-цзы[8] о том, как ему приснилось, что он — бабочка и чувствует все то, что должна чувствовать бабочка и как, проснувшись, он вдруг ощущает, что не может определить: кто он — Чжуан-цзы, которому снится, что он — бабочка или бабочка, которой снится, что она — Чжуан-цзы.