— Вы абсолютно правы, что не хотите говорить. Прошу прощения. Но разрешите мне дать вам кое-какой совет. Не пыдайтесь пронести книгу через таможню. Вас арестуют. Эта книга на Танзисе запрещена. Я не смогу вам помочь.
— Мы пока что не на Танзисе, — заметил я.
— Совершенно верно.
— Почему эта книга запрещена, граф?
— Герой романа — человек, которого взяла в плен и переориентировала Сеть. Его заставили сражаться против законного правительства. Такое бывало и на самом деле. Многие армейские подразделения правительства начинали сражаться друг с другом. А после окончания войны, можете себе представить, как больно было для тех, кто пострадал от этой напасти, понять, что они подняли оружие против своих же братьев и сестер. Еще хуже то, что никому нельзя было доверять. К счастью, наше правительство предпочло гарантировать амнистию каждому, кто согласен был сдаться и пройти обработку.
— Какую обработку?
— Своего рода стимуляцию мозга, как в психологическом, так и в религиозном аспекте. Она очищает мысли.
— Похоже на промывание мозгов с примесью изгнания бесов, — заметил я.
— Как эдо ни называть, человек, обработанный таким образом, больше никогда не сможет попасть под влияние Сети. А в эдом романе герой сопротивляется обработке. Он все еще страдает от воздействия Сети, но скрывает свои мучения и от остальных, и от себя самого. Он гордится тем, что делает. Читатель сочувствует его положению. Эдо уже достаточная причина, чтобы запретить книгу.
— Но я пока что прочел лишь о том, как герой пытается выяснить, что же на самом деле произошло на потерпевшем крушение корабле.
— Эдот роман — провокация Сети, — невыразительно повторил граф. — Мистер Джонсон находился под контролем Сети во время войны. Он не покорился обработке. Вполне возможно, он попытается устроить саботаж, чтобы уничтожить корабль и сорвать мирные переговоры. Ему нельзя доверять ни при каких обстоятельствах!
— Если ему нельзя доверять, почему же ваше правительство опять открыло ему визу?
— Я был против. Но я прошу вас, как человека, испытавшего всю мощь летунов на себе, представить, что произойдет с вами, если вы окажетесь в этой книге. Вы думаете, это так, развлечение, но, читая ее, вы позволяете Сети взращивать страх и сомнение в вашем мозгу, открытом для влияния благодаря прекрасным описаниям города и силы любви героя к той девушке. Для нас это несомненно. Эта книга — яд. Я советую вам уничтожить ее!
Книга вовсе не казалась мне отравленной, но, опять же, я не был танзианцем. Может, она и вправду была ядом. Но не думаю, что запрещение любых новых идей, пусть даже вредных, — удачное средство защиты от них.
— Граф, — сказал я, — может, оставим в покое книги и политику?
Он поклонился.
— Я уже сказал все, что хотел. Вы — колонист. А Министерство Колоний полагает, что цена свободы — это изгнание с родины. Вот становится ли человек действительно свободным в изгнании — это уже другой вопрос. Возможно, как раз об эдом следует узнать у мистера Джонсона.
Он плеснул остатки вина из бутылки в свой бокал. Мне он больше не предложил. Он видел, что я едва пригубил свой. Он спросил, хочу ли я сыграть еще раз. Однако «Стелла» все время мягко покачивалась, и шары на столе меняли свое положение практически после каждого удара, так что в конце концов нам Пришлось сдаться. Я пожал ему руку, обещая подумать над всем, что он сказал мне. У него достало хороших манер ничего больше не говорить мне насчет «К востоку от Луны».
Я не хотел себе в этом признаваться, но, покинув графа и выйдя из биллиардной, я был встревожен. Может, Сеть и вправду способна контролировать человека так, что он даже не знает об этом. Я хочу сказать, я всегда таил в душе обиду на Генри, поскольку он пытался заставить меня делать то, что ему нужно, вознаграждая меня волной эмоций, которых я так жаждал. Но все это лежало на виду. А кто знает, что они могли в действительности с нами сделать? Может, они способны замкнуть себя в какой-то самой глубокой части нашего мозга, которую мы никогда и не используем сами? Или они могут делать такое лишь с танзианцами? В конце концов все жители Танзиса — естественные эмпаты. Может, они оказались просто более податливыми, чем мы?
Но ведь Джонсона тоже это беспокоило. Иначе — почему бы он так разозлился на графа? Я подумал, что, вероятно, что-нибудь в романе поможет мне лучше понять все, что происходит. Поэтому я решил еще раз вернуться к читнику и отправился к себе в каюту. Я открыл книгу, и вокруг меня вновь забурлил жизнью город. Я опять был с Брэди, в его любимом кафе на бульваре Пеланк.
— Значит, вот и ты, — сказал Брэди. — А я все гадал, вернешься ли.
— Джордж Джонсон сказал, что я должен добраться до той части, где говорится про девушку, — ответил я.
Брэди нахмурился.
— Малыш. Ты должен получше соображать. Тут тебе нельзя говорить о Джонсоне.
— Почему нет?
— Потому что я не хочу о нем слышать. Хочешь увидеться с девушкой — просто попроси, но не говори со мной о Джонсоне. Он не принадлежит этому миру, capisce?
— Простите, — сказал я обиженно.
Он улыбнулся: