Сверхновая американская фантастика, 1997 № 01-02

— Они лучшие из наших специалистов; я верю в их заключение… Если я снова обнаружу тень в своей жизни, то отброшу ее прочь. Отсеку. Поверьте мне, я знаю вкус и запах Непредставимого — он больше никогда не найдет места в моей жизни…

Из правого кармана брюк Даути раздался мелодичный перезвон. Цыганов прищурился, затем продолжил:

— А что если оно обнаружится совсем рядом с вами?

Карман Даути снова зазвенел. Американец рассеянно встал.

— Вы знаете меня много лет, Иван, — проговорил он, опуская руку в карман. — Конечно, мы смертны, но мы всегда были готовы предпринять необходимые меры. Всегда. Неважно, какой ценой.

Даут извлек из кармана большей шелковый квадрат с изображением пентаграммы и размашистым жестом расстелил его перед собой.

Цыганов был поражен.

— Что это?

— Портативный телефон, — ответил Даути. — Модная безделушка… Я теперь постоянно ношу его с собой.

Цыганов возмутился.

— Вы принесли телефон ко мне в дом?

— Черт, — воскликнул Даути с неподдельным раскаяньем. — Простите меня, Иван. Я действительно забыл, что у меня с собой эта штука. Послушайте, я не стану отвечать отсюда. Выйду наружу. — Он открыл дверь, спустился по деревянной лестнице на траву, залитую швейцарским солнцем.

Позади него избушка Цыганова поднялась на своих чудовищных курьих ногах и важно удалилась, раскачиваясь, — как показалось Даути, с чувством оскорбленного достоинства. В отдаляющемся окне он увидел, что Цыганов украдкой подглядывает, не в силах подавить свое любопытство. Портативные телефоны. Еще одно достижение изобретательного Запада.

Даути разгладил звенящий шелк на железном столике посреди лужайки и пробормотал Заклинание. Над вытканной пентаграммой поднялось искрящееся изображение его жены по грудь.

С первого взгляда он тотчас догадался, что новости плохи.

— В чем дело, Джейн?

— Наш Томми, — произнесла она.

— Что случилось?

— О, — бодро отрапортовала она, — ничего. Ничего заметного. Но лабораторные исследования дали положительный результат. Заклинатели — они говорят, он помечен.

В одно мгновенье самые фундаментальные основы жизни Даути беззвучно раскололись и разошлись.

— Помечен — повторил он опустошенно. — Да… я слышу тебя, дорогая…

— Они пришли в дом и осмотрели его. Они говорят, что он чудовище.

На этот раз его охватила злоба.

— Чудовище. Откуда им знать? Это всего лишь четырехмесячный ребенок! Как, черт побери, они могут установить, что он чудовище? Что они вообще, черт подери, знают? Эта шайка зашоренных докторов-чернокнижников…

Теперь его жена открыто рыдала.

— Знаешь, Элвуд, что они порекомендовали… чтобы мы сделали?

— Но мы же ведь не можем взять… и бросить его, — с трудом выговорил Даути. — Он наш сын.

Тут он остановился, перевел дыхание и посмотрел вокруг. Аккуратно подстриженные лужайки, солнце, деревья. Весь мир. Будущее. Мимо пролетела птичка.

— Погоди, давай подумаем, — сказал он. — Давай все хорошо обдумаем. Вообще, насколько он чудовищен?

Иэн Уотсон

Янтарная комната[10]

И видел я, как она падает с неба.

Отказавший дельтаплан начал вращаться как кленовое семечко. Затем крыло резко изогнулось вверх и ринулось к земле. В этот момент она должна была дернуть за ручку парашюта. Парашют не отделялся от подвесной системы. Оранжевый нейлон раскрылся, но не оторвался.

Янтаринка падала. Так я любовно называл Изабеллу из-за бронзового цвета кожи и бусинок сосков ее груди. И вот она, беспомощно кувыркаясь, несется к земле.

Позднее я рыдал по ней, как плакали сестры Фаэтона по своему брату, после того как он был низринут, безумный, с неба за то, что взялся вести солнечную колесницу. Но мои слезы — только соленая вода. Они не застыли и не превратились в янтарь. Еще нет.

Мне, наверное, было лет одиннадцать, когда я начал мечтать о полетах. В своих грезах я взмывал над спелыми хлебами. Крыло гладкое, перьев не видно. Я не был птицей.

В небе моей мечты солнце являло собой золотой шар — богатое теплое душистое светило, квинтэссенция плодородия. Я верил, что определил истинную субстанцию солнца, когда моя бабушка Энни показала мне большую бусину из янтаря.

Поля подо мной были разрисованы узорами, напоминавшими руны или астрологические знаки. Я часто не мог вспомнить, начали ли тогда появляться так называемые «ведьмины круги» на настоящих полях. Память не похожа на лист, навечно замурованный в янтарь. Мы помним не прошедшее событие само по себе, а скорее нашу память о нем. Потом мы вспоминаем память памяти. Так наш разум постоянно видоизменяется. По существу, воспоминания — это вымысел. Каждый раз, когда мы предполагаем, что вспоминаем, эти выдумки перерабатываются в нашем сознании и мы становимся в них либо героями, либо жертвами.

К тому времени, когда начались мои сновидения, ведьмины круги уже, вполне вероятно, ложились на пшеничные поля за ночь. Может быть, это происходило в течение столетий, и не было никакого предвидения необыкновенного явления во сне. Позднее эти круги стали сенсацией на страницах газет.