Сверкнув, не погасло

И вот высказались, так и не договорившись ни до чего, все. И вот взгляды собрания обращены на светил. И вот встает один из них.

"Данная ситуация не так сложна, как показалось уважаемой конференции, — он начинает, — здесь важно вовремя сместить акцент… И продолжает: — Разумеется, мы имеем дело с неразвернутым эпилептическим припадком, с голосами, что диктуют, выразимся так, больному хорошие стихи… Здесь, — он говорит, — мы сталкиваемся с еще непознанным, ибо природа "голосов" эпилептиков и шизофреников, то зовущие к криминалу, а то награждающие их прекрасными строчками стихов, нам пока неизвестна… Неизвестна, он повторяет с сожалением, неизвестна…" — И тут же его собственный голос меняется: — "Зато нам хорошо известны последствия! Не мне вам, лечащим врачам, о них говорить. И сейчас я вернусь к моей первоначальной фразе — о смещении акцента. В конечном счете, коллеги, — тут голос из совещательного становится директивным, — государство держит нас здесь и содержит, — он это подчеркивает, — чтобы мы и лечили, и чтобы охраняли общество от опасных для него субъектов. Наш пациент, согласитесь, по-тен-ци-аль-но опасен — ведь никто из вас не может поручиться, что следующие его "сумерки" не обернутся преступлением. Кто знает, что надиктуют ему мистические голоса, звучащие неизвестно откуда? И если вопрос встал ребром — "лечить или не лечить?", я говорю: лечить!" — И оглядел собрание маяковым взглядом светила, и сел.

Собрание, обсуждая вердикт, загудело, как улей. То там, то тут кивали: да, мол, да — лечить. Кивнул и врач спорного пациента: его сомнения рассеяли.

Собрание расходилось, все, конечно, еще переговаривались, к одному врачу подошел его приятель. Молодой еще врач, он в больнице без году неделя и ко всем и ко всему присматривается. Что-то ему сегодня не даёт покоя.

"Слушай, он сказал, я, наверно, сейчас выскажусь непрофессионально, но ничего с собой не могу поделать. — "Говори". — "Я вот что обо всех нас подумал…" — "Не слишком ли высоко забрался?". — Он уперся: "Знаешь, кто мы были сегодня? Тот парень, пациент, был поэт, а мы…" — "Ну и кто такие мы?" — "А мы — дантесы!"

Врач, что постарше, с минуту молчал, потом успокоил молодого.

"Пройдет, — пройдет, — сказал он, — пройдет. Насчет дантесов ты, конечно, загнул. Хотя…

У психиатров обычно есть ответы на ВСЕ вопросы, но сейчас старший всё не находил и не находил нужного слова… Может быть, его смутило множественное число имени Дантес.

Чем запомнились

Школьные учителя редко бывают необычными: оригинальность в их среде не приветствуется. Но если это случается — если случается сама необычность: фраза, жест, даже потеря лица, — она запоминается учеником на всю жизнь. Особенно фраза.

Один из моих школьных физиков (имени-отчества не помню, хоть убейте) запомнился необычной "четверкой" за мой ответ у доски. Я отвечал, помню, так себе, закончил, многого, видимо, недосказав… Физик, помолчав с минуту и зачем-то глянув в окно, сказал мне вот что, запомнившееся:

— Вообще-то, ты ответил на "тройку". Но так как сегодня плохая погода, ставлю тебе "четыре"…

Благодаря этой "погодной четверке" я восстанавливаю его внешность, пожилой (но не старый), с небольшими ладными, седеющими усиками, лысеющий, сидящий на фоне пасмурного окна. Немного, видимо, философ, что учителям, насколько я теперь знаю, очень идет…

Зато уж Елену Матвеевну Долич я помню прекрасно! "Русачка", немолодая, высокая и статная женщина с лицом императрицы, чей муж был известный в городе хирург, профессор (заезжая за ней в школу и встречая у дверей учительской, он всегда целовал ей руку). Елена Матвеевна смотрела на нас, пятиклассников 1947 года — в основном безотцовщину, приходившую в школу в шинелях, гимнастерках, сапогах, кандидатов в беспризорщину — смотрела на нас соболезнующе и страдальчески. И изо всех сил старалась втемяшить в наши бедные головы хоть что-то из Пушкина, Лермонтова и Некрасова.

Она умела быть невозмутимой (какой же другой быть императрице!) но однажды не выдержала — и так повернула банальную нотацию, что я помню этот поворот и сейчас:

— Удивляюсь вашему пристрастию к этому трехбуквенному слову! Вы пишете его на заборах, на стенах, в туалете, на партах, даже на доске! У человека сколько угодно органов, которые пишутся тремя буквами: рот, нос, ухо… Ну напишите, наконец на стене или даже доске — разрешаю! — слово "шея" и гогочите, указывая на него пальцем!..

Высокая. статная женщина с разгневанным лицом императрицы. Елена Матвеевна Долич…