Свет праведных. Том 2. Декабристки

Клода-Анри выпустили из угла. Прозвонил колокол. Пора было уходить. Супруги нежно распрощались.

– Тебе что-нибудь надо? – спрашивала Луиза. – Я оставила тебе кусок пирога… В следующий раз принесу заштопанные носки…

Вавассер сгреб в охапку сына и дочь одновременно, приподнял их, расцеловал, потом опустил на пол – могучий, усталый и нежный отец семейства и вместе с тем политический борец.

Выйдя из тюрьмы, Софи с удовольствием вернулась к свету и оживлению свободного мира. Сумерки еще не опустились на улицы. В окнах верхних этажей горели отблески красного вечернего солнца. Кучер болтал с часовым, небрежно прислонившимся к своей будке. Луиза предложила вернуться пешком, чтобы дети немного погуляли, предложение привело Софи в восторг, и она тотчас отослала Базиля, который уехал с оскорбленным видом, едва придерживая вожжи.

Женщины двинулись вдоль набережных Сены. Анн-Жозеф и Клод-Анри шли впереди, держась за руки. Проходя мимо собора Парижской Богоматери, Луиза вздохнула:

– Красота-то какая! Как жаль, что он этого не видит!

– А разве он это видел, когда был на свободе? – возразила Софи.

4

На конверте стоял прусский штемпель, адрес был надписан незнакомым почерком. Сорвав печать, Софи нашла внутри письмо от Фердинанда Вольфа. Удивление, радость, страх охватили ее с такой силой, что на мгновение помутился разум. Как он оказался в Германии? Его освободили? Он бежал? Да нет же, вот, на самом верху листа написано: «Тобольск, 23 марта 1853 года». Новости всего-навсего трехмесячной давности! Она и надеяться на такое не смела! И Софи, словно изголодавшаяся, набросилась на послание.

«Дорогая и милая подруга!

Я больше десяти раз писал к вам в Каштановку, но, вероятно, ни одно из моих писем не дошло до вас, как до ваших друзей не дошло ни одно из ваших. Нет, одно все-таки дошло: Мария Францева, которую как дочь губернатора цензура все-таки совсем или почти не трогает, получила записку, посланную вами, когда вы решили покинуть Россию. Вот так я и узнал ваш будущий адрес в Париже. Я совершенно уверен в том, что теперь вы уже там, а потому спешу воспользоваться исключительной возможностью: молодой немецкий дипломат, проезжавший через Тобольск, любезно согласился взять на себя труд „почтальона“, он и передаст вам эти несколько строк, которые я сейчас наспех пишу.

То обстоятельство, что вы теперь во Франции, облегчит переписку между нами. Вы можете писать мне на приведенный ниже адрес в Берлин – с просьбой передать письмо через доктора Готфрида Августа Кенига. Как же вы, должно быть, счастливы, дорогая Софи, оттого, что вернулись на родину! Вы так ее любите! Вы так чудесно о ней говорили! Я все еще помню, как вы рассказывали мне о ней, когда мы вместе ходили смотреть тот дом в Тобольске, который теперь, благодаря вам, превратился в лечебницу. Минуты, проведенные рядом с вами в этих обветшалых, насквозь промерзших комнатах, были едва ли не самыми прекрасными за всю мою жизнь. Я часто перебираю воспоминания, они возвращают мне мужество и вместе с тем печалят, и эгоистически сожалею о том, что вы еще сильнее от меня отдалились, поселившись в Париже. Боюсь, как бы расстояние, перемена образа жизни, блеск западной цивилизации не заставили вас позабыть о ваших сибирских друзьях. Расскажите мне, что с вами стало! Опишите мне ваш дом, вашу мебель, ваши платья, вашу прическу!.. Это все очень важно для старого медведя вроде меня! Я превращу эти подробности в восхитительные грезы для долгих сибирских зим! Расскажите мне и о ваших друзьях – ведь у вас, конечно же, есть друзья! И с ними, должно быть, куда веселее, чем со славными тобольскими увальнями? Видите, какой я ревнивый! Ах, все эти спектакли, балы, парижские салоны! Здесь все серо, однообразно, провинциально; наши друзья мирно старятся; молодые женятся и разъезжаются; я работаю по четырнадцать часов в день и собираюсь расширить лечебницу. И среди всего этого постоянно думаю о вас…»

Почерк в нижней части страницы сделался таким мелким, что Софи не смогла читать дальше. Ах да, ведь она на прошлой неделе купила себе лорнет! Поспешно выдернув ящик, Софи достала лорнет, приблизила к глазам…

«Ваш милый образ ни на минуту меня не покидает. Каждую ночь я тайно беседую с вами. Когда мне надо на что-то решиться, я спрашиваю ваше мнение, когда я радуюсь выздоровлению больного, я делюсь с вами своей радостью, когда я чувствую себя усталым (а такое случается нередко), я представляю себе, как вы меня браните, и это очень приятно…»

Глаза у Софи затуманились. Ее охватила молодая радость, с которой она не могла справиться, хоть и сочла ее нелепой. Теперь она снова была в жизни не одна! Сознание мужской приязни помогало ей нравиться самой себе. За тысячи верст от Фердинанда Вольфа она расцветала, согретая его восхищением.