Свет в ночи

Трудясь над «Преступлением и наказанием», Достоев­ский ни на минуту не забывал о «Пиковой даме» Пушкина. Герман услышал однажды рассказ Томского о старой гра­фине, владеющей тайной трех безошибочно выигрывающих карт, и на следующий день вечером, бродя без цели по Пе­тербургу, очутился в одной из главных улиц перед домом старинной архитектуры. «Чей это дом? — спросил он у уг­лового будочника. — Графини .... — Герман затрепетал». Что привело или, вернее, кто привел его к незнакомому до­му? Никакого преступления Герман еще не -совершил, а вот кто-то уже подтолкнул его к роковому дому, в котором и решится его страшная судьба. Все стихотворные и прозаи­ческие произведения Пушкина можно, за редчайшими ис­ключениями, подвести под единую формулу: вторжение в существование человека сверхъестественных сил и много­сложное рассмотрение того, что из этого получается. Об этом основном в произведениях Пушкина положении пер­вым заговорил Ходасевич. Оно перешло по наследству к Гоголю и Достоевскому и так же стало в их творчестве ос­новным.

Неведомая сила, овладевшая Германом, владела и Рас­кольниковым, она привела его, куда хотела, «что-то шеп­нула ему на ухо» и втолкнула в дом. Почему же, все-таки, на тот или иной лад, но влечет убийцу вернуться к месту преступления? Потерянную вещь ищут там, где ее потеряли. Не всуе зовут тяжкого преступника потерянным человеком — в языке есть веками накопившаяся мудрость. Впадая в смертный грех, мы теряем свою личность; тогда нас тянет к тому месту, на каком мы ее утратили. Тяга страшная, по­тому что бесполезная. Можно отыскать вещь, но возможно ли найти невидимое, невесомое, духовное? И все же, — го­ворит поэт, — «Сам потерял, теперь ищи!»

Раскольников поднялся по лестнице до четвертого эта­жа. Дверь, ведущая в квартиру убитой ростовщицы, была настежь открыта. Слышались чьи-то голоса. «Недоумение взяло его...» Он вошел в квартиру. «Ему представлялось по­чему-то, что он всё встретит точно так же, как оставил то­гда, даже, может быть, трупы на тех же местах на полу. А теперь: голые стены, никакой мебели; странно как-то! Он прошел к окну и сел на подоконник». В комнатах было двое работников. Они оклеивали стены новыми обоями. Да, жизнь торопилась вперед, не останавливаясь, стремилась куда-то к незнаемой цели. Зато в убийце все остановилось, застыло. А кругом него все изменилось. «Вам чего-с?» — спросил стар­ший рабочий. «Вместо ответа, Раскольников встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной звук!» Один колокольчик не изменил жи­вому мертвецу. «Прежнее, мучительно-страшное, безобраз­ное ощущение начинало всё ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивал с каждым ударом, и ему всё приятнее и приятнее становилось». Почему? Не потому ли, что когда он только шел убивать старуху, тянулась для него жизни нить, пусть страшной, безобразной, но всё же еще живой. Да, бесспорно. Но было в этом ужасном «приятнее и при­ятнее», что-то действительно демоническое, чувствовалась в нем какая-то черная радость греха. Сложен человек, не одолеть его глубины никакими «психоанализами».

По-видимому, Раскольников уже порешил про себя пой­ти в полицейский участок и во всем сознаться. На второй окрик работника — ...«Кто таков?» — он прямо и просто от­ветил вопросом: — «Пол-то вымыли; красить будут? Крови- то нет?» И когда удивленный работник снова крикнул ему в беспокойстве: «— Да что ты за человек?» — он ответил: «— Пойдем в контору, там скажу».

Раскольников стал медленно сходить по лестнице. Ра­бочие шли за ним. «Несколько людей стояло при самом входе в дом с улицы, глазея на прохожих: оба дворника, ба­ба, мещанин в халате и еще кое-кто. Раскольников пошел прямо к ним».

Он чувствовал, что всё умирает в нем, что нет больше сил переносить одиночество, что надо подать весть о себе при ком-нибудь и хоть как-нибудь. Но весть у него была лишь одна: «Я убил!» Но как сказать это прямо? Ему каза­лось, что духовные нити, соединявшие его с людьми, были порваны все до единой. В этом он, может быть, не совсем ошибался.

«— Чего вам? — отозвался один из дворников.

В контору ходил?

Сейчас был. Вам чего?

...Раскольников не отвечал и стал с ними рядом, за­думавшись». Его необычный вид, странный вопрос о конторе уже сами по себе могли возбудить смутные подозрения. Но когда, подошедшие вслед за Раскольниковым, работники рассказали, как приходил он смотреть квартиру и заговари­вал о крови, дворник нахмурился.

«— Да вы зачем в фатеру-то приходили?

Смотреть.

Чего там смотреть?

А вот взять, да свести в контору/ — ввязался вдруг мещанин и замолчал.

Раскольников через плечо скосил на него глаза, пос­мотрел внимательно и сказал так же тихо и лениво: — Пой­дем/

Да и свести/ — подхватил ободрившийся мещанин. — Зачем он об том доходил, у него что на уме, а?» (Подчерк­нуто Достоевским. — Г. М.).