Светить можно - только сгорая. Повесть о Моисее Урицком

Давид Логвинский не сказал Урицкому о происшествии на вокзале Кременчуга. А жандарм, выполняя строгую инструкцию доносить по начальству обо всех происшествиях, сообщил об истории с корзиной в полицию.

«Болваны они там в Кременчуге, болваны! — орал рассвирепевший начальник киевского жандармского гу-берпского управления генерал-майор Новицкий. — Разве можно быть такими шляпами? Ведь если бы этот щенок с корзиной был опытным революционером, ищи его свищи по всей матушке-России! Хорошо, что у меня в Киеве народ поумней».

По багажной квитанции очень скоро жандармами была установлена личность Логвинского, и за ним была налажена постоянная слежка, за каждым его шагом.

Самоотверженности и самоуверенности у Давида Логвинского оказалось больше, чем осторожности и опыта. Не догадываясь о слежке, он в третьем классе парохода выехал со второй партией багажа по Днепру в Киев, для дальнейшей отправки в Бровары. Теперь не было необходимости, считал он, сдавать корзину в багаж и, имея ее при себе, спокойно ступил на сходни киевской пристани, где и был встречен жандармами.

Тут же, в дежурной комнате речного отдела полиции, корзина была вскрыта. Что-либо придумать было трудно, отрицать принадлежность корзины было невозможно. Логвинский вместе со злополучной корзиной был доставлен прямо в жандармское управление, где его ожидал сам Новицкий.

Нет, он не кричал, не шумел. Это был такой добренький толстенький человечек, что Логвинский даже подумал: «Почему о нем распустили слухи, как о звере в облике человеческом?»

— Мы вам не сделаем ничего плохого. Только говорите нам правду, — начал генерал не допрос, а скорее мягкую беседу с попавшим в дурную компанию мальчиком. По дороге в управление Логвинский придумал, как ему казалось, неопровержимую версию:

— Я ведь ничего не знаю, — начал Давид, — какой-то незнакомый мне человек попросил присмотреть за его корзиной, а в Киеве должны были встретить…

— Я же просил говорить правду, — перебил Новицкий, и лицо его начало наливаться малиновой краской. В кресле под портретом царя не стало добренького человечка. В щелях заплывших жиром глаз промелькнула искра лютой ненависти — на какое-то мгновение, но этого было достаточно, чтобы неискушенный в допросах Логвинский почувствовал, как страх стал заполнять все его существо.

— Я говорю правду, — пролепетал он и сам не узнал своего голоса. — Этот же человек просил меня получить багаж также на станции Бровары.

Он понимал, что его поведенле равносильно предательству. Понимал, но единственно, на что хватило мужества, не назвать Урицкого.

— Понимаю. Сам был молодым и принимал участие в разных молодежных шалостях. Понимаю, что выдать своих — дело трудное. Но мы и не будем настаивать. — В кресле под портретом опять сидел добрый усталый человек. — Пока, к сожалению, отпустить вас не имею права, но, если будете до конца правдивы, это произойдет очень скоро.

Нет, генерал Новицкий не будет поручать проверку багажа на имя Логвинского броварским жандармам, хватит с него Кременчуга. Группа киевских служителей на следующий день получили на станции Бровары багаж: корзину с литературой, а вдобавок кованый сундук, прибывший опять же из Бердичева, с типографским станком, а также с экземплярами свежеотпечатанной, но еще не сброшюрованной книжки Дикштейна «Кто чем живет».

Типография в руках жандармов, но этого Новицкому было мало. Если типография существовала и действовала, значит, она обслуживала какие-то организации, группы, кружки, но какие? Кто во главе этой противоправительственной организации, кто исполнители, кто занимался агитацией и пропагандой среди киевских рабочих, последнее время все больше выступающих против своих хозяев? Ниточка ведет в Бердичев, откуда шли багажи, значит, туда! И дело может быть настолько важным, что ехать в Бердичев должен не кто-то, а он сам, генерал-майор Новицкий…

Двор берцичевского полицейского отдела заполнили станно похожие друг на друга люди: в поддевках, сапогах, круглых шапках и с кнутами в руках. Было их около ста пятидесяти человек. И были это бердичевские извозчики, собранные в это октябрьское утро околоточными. Вышел к ним сам генерал Новицкий, в синем с белыми аксельбантами мундире, в форменной фуражке.

— Ребятушки, — громким «командным» голосом начал он, — мы обращаемся к вам за помощью. Дело в том, что скрылся государственный преступник, поднявший руку на нашего батюшку-царя. От вас зависит, как скоро нам удастся его поймать. Кто-то из вас возил на вокзал и на пристань тяжелые корзины и обитый железом сундук. Предупреждаю, что за это никто из вас отвечать не будет, только скажите, кто. Ну а если не признаетесь, пеняйте на себя: сгною в тюрьме!

Через несколько минут генерал Новицкий и сопровождении эскорта полицейских чинов уже выехал на Житомирскую улицу.

Дом, где еще несколько дней назад работала тайная типография, был пуст. Никаких следов в подвале не осталось. Двое слесарей — хозяева этого дома — на допросе дружно отвечали: «Ничего не знаем. Никакой типографии в глаза не видели».