Светлое пятнышко

До свадьбы она ежеминутно подчеркивала свою деловитость, все уходы по саду, дому приписывала себе, а придя к ним, в первый же день ушла от стола, оставив на нем кучу неубранной грязной посуды. И он ничего не оказал ей и в первый медовый день, засучив рукава, мыл сальные тарелки…

Позже выяснилось, что она не только не умела, но и не хотела ничего делать. И он опять даже не упрекнул ее, и лишь в последние дни перед уходом в армию отяготил ее единственной просьбой: заботиться о его родителях три недолгих года…

И вот белые березы и огромное чернильное пятно между строк письма.

Начальник штаба полка, сухощавый, подтянутый, знаменитый своей строгостью подполковник, отказался читать письма, которые ему привес Степан. Он молча выслушал младшего сержанта, его нескладный рассказ про нескладную жизнь семьи.

Десятки и сотни людей обращались к подполковнику с просьбой предоставить отпуск. Иногда даже его сердце склонялось к тому, чтобы дать отпуск, но для этого нужен был вызов военкомата с места жительства военнослужащего или же официальное подтверждение о тяжелом положении семьи.

Младший сержант об этом, возможно, не звал. Подполковника вдруг обожгла мысль: почему мы иногда, в силу тех или иных канцелярских установок, заставляем человека обнажать душу, выкладывать самое интимное, самое дорогое, заставляя лишний раз мучиться. Ведь душа человека — это заботливо взращенный сад, но никак не парк, где может ходить каждый и где ветер обычно гоняет рваную бумагу, а солнце находит стеклышки разбитых бутылок, окурки… Зачем? Зачем?

— Вы рапорт принесли? — в силу той же канцелярской привычки голос подполковника звучал резко, отрывисто, громко.

Степан протянул заготовленный рапорт. Подполковник размашисто начеркал: «Предоставить!» — и расписался.

* * *

Рассветный час. Еще только сереет небо. Темные окна. Степан осторожно шагал по дощатому настилу на тротуаре, но, несмотря на его осторожность, настил предательски скрипел, а взволнованному воображению Степана этот скрип был громче грома. Вот его дом. Степан остановился. Тяжело дышать. Он вернулся, вернулся, а все спят, и никто не знает, что он вернулся, что он здесь, совсем рядом и такой же, как раньше…

Тишина… Неужели бывает такая тихая тишина?

Степан постучал в окно. Ни шороха, ни звука… Он постучал еще раз, чуть громче и резче.

Вспыхнул свет. За занавеской проколыхала тень. Он торопливо зашагал к двери.

Успокоившись после первых минут встречи, Степан жадным взглядом окинул комнату, в которой они сидели с отцом и матерью, и как-то сразу ему бросилось в глаза, что за два с половиной года его отсутствия в дом шагнуло запустение.

Обеденный стол рассохся и не выглядел уже таким внушительным, как был раньше, стулья стояли обшарпанные, крашеный пол обтерся, и между досок — ровные ряды черных трещинок… Степану стало больно от этого еле заметного запустения, и тем более остро он ощутил благодарность к свояченице Майе, которая и себе неплохо жизнь устроила и о его родителях заботилась.

Через несколько дней, захватив гостинцы, Степан поехал к Майе.

Майя с мужем обедали. Степан боялся, что стеснит их: последний раз они виделись года четыре назад. Но встреча превзошла все ожидания. Муж Майи сходил в магазин за водкой. Помимо вкусной поджарки у Майи наготове были соленые грузди, моченые яблоки.

Степан радовался их гостеприимству, он несколько раз пытался начать разговор о помощи родителям, хотел поблагодарить их, но они уводили разговор в сторону и чувствовалось, что они против каких либо благодарностей.

Когда муж ушел на работу, Степан все-таки поблагодарил Майю за деньги и за доброе сердце.

— Я не ожидал, Майя, извини. Вернусь со службы, полностью погашу долг. А сейчас спасибо. Я даже не знаю, как бы прожили мои старики без тебя…

Майя вначале расхохоталась, а потом испуганно спросила:

— Ты шутишь или это правда?

Степан протянул ей извещения, она взяла их похолодевшими пальцами.

— Сорок рублей! Это же месячная зарплата! — она растерянно вертела в руках извещения, на которых четко и ясно было написано, что деньги от нее, и стоял штамп их отделения связи.

— Ты прости, Степан, мы недалеко живем. Я слышала, что Дуся ушла из дому, но я… я не посылала ни копейки. Я даже не вспомнила о стариках. Ты прости, Степан, я… я даже не работаю, вот скоро год уже. За спиной у мужа сижу…

Майя начала плакать. Когда она успокоилась и переоделась, Степан с Майей пошли на почту.

На улице играло солнце, заливая ярким светом дома, деревья, траву, дорогу. Высокий, тонкий, гибкий, в нарядной сержантской парадной форме, Степан по-прежнему привлекал внимание прохожих. Ему было покойно и радостно, как когда-то в тихие часы рыбалки, в минуты ошалелой гонки на мотоцикле по укатанным полевым дорогам, как когда-то в еще не очень далеком, но уже почти призрачном детстве. Майя, располневшая и немного неуклюжая, виновато семенила рядом.