Светлый град на холме, или Кузнец. Том 2

Но о чём я думаю сейчас?! Моя Астрюд, прелестная, милая Астрюд на краю Нифльхейма, а я… Это от страха и отчаяния, должно быть, чтобы не думать о страшном, я думаю и вижу вокруг себя то, чего обычно не вижу…

– Пойдём пешком, Боян, – сказала Сигню. – Тут ходу меньше часа, мы с тобой налегке.

И мы идём вдоль улиц, освещённых факелами на столбах. В ветреную погоду их не зажигали, чтобы пламя не перекинулось на постройки, в дождь они гасли сами. Но сейчас горели ровным оранжевым светом, освещая нам путь по пустой по позднему времени улице. Только ночные сторожа, следившие за порядком, встречались нам по пути.

– Что, много болтают о бесплодной дроттнинг? – спросила Сигню очень тихо, когда мы прошли уже едва ли не треть пути.

– Никто не болтает такого. Тебя люди любят.

– Это ты меня любишь, вот и говоришь так, – тихо и устало проговорила Сигню, медленно шагая рядом.

– Я… – я вздохнул. – Я – другое. Я не все. Но никто не болтает зло. Может, и сокрушаются иногда, но злословия я не слышал.

Сигню посмотрела на меня. Улыбнулась тихой недоверчивой улыбкой.

– Всему своё время, Лебедица. Все приходят и уходят в тот срок, когда определено, – сказал я в ответ на эту улыбку.

Она вздохнула, не сказала больше ничего. Мы долго шли молча. А потом она заговорила о том, какими тёмными и жестокими людьми надо быть, чтобы свою родную дочь положить на алтарь ненависти и мести.

– Ты знаешь, ни Астрюд, ни её мать не умели даже читать. Рауд учил Астрюд грамоте, – сказала она.

А потом улыбнулась:

– А народ в их Грёнаваре хороший, весёлый, работают с огоньком, все грамотные уже. Будто ждали, когда от конунга этого избавятся.

Улыбается, слава Богам!

Я чувствую, что у меня болит плечо, тронул рукав, он промок кровью, на чёрной вязанке не видно, а боль я до сих пор от напряжения не чувствовал.

– Смотри-ка, Ивар-то всё же не совсем промахнулся, – сказал я, показав Сигню окровавленные пальцы.

– Где? – она побледнела, заглядывая мне в лицо.

– Да ты не пугайся так, ерунда, плечо вон задел, – усмехнулся я.

Но мы уже возле терема, входим с подклети, на крыльце дверь закрыта давно – ночь. А здесь, челядной отпер нам засов, мы и вошли.

– Идём к тебе, обработаю рану, – сказала Сигню.

И мы по тайным лестницам быстро оказались в моей горнице.

– Каждый раз удивляюсь, как быстро ты здесь дорогу в полной темноте находишь, говорю я.

– Ты же сам меня и учил когда-то, – смеётся Сигню.

– С лампой-то и я всё найду за минуту, но в темноте…

Я смотрю на неё. Мы в моей комнате вдвоём, ночью…

– Ладно, садись, не болтай, – говорит она, не ответив на мой взгляд. – Рана сочится до сих пор, значит зашить надо.

К счастью, далеко идти за необходимым не надо. Как у давнего уже лекарского помощника, кое-что и у меня в горнице имеется.

Сигню, легко касаясь меня пальцами, занялась моей раной, заставив прежде снять и рубашку и вязанку.

– А ты ничего… такой… – усмехнулась она, щуря пушистые ресницы и будто шутя, разглядывает меня, – крепкий, мускулы какие…

– Ты думала, если я скальд, так из рыхлого теста что ли?

Она улыбается, ничего она такого не думала. Вообще не думала, конечно, такого обо мне. И всё же: мне приятен её взгляд, скользящий по моему обнажённому телу и эта улыбка. И ей приятно смотреть на меня. Меня касаться. Она не осознаёт этого даже, но я чувствую, по струящемуся из её пальцев теплу чувствую.

– Всё, сейчас бальзам привяжу, через неделю здоровый будешь, – говорит она.

– Теперь у меня шрам на плече будет как у тебя, – говорю я, когда она почти закончила наматывать бинт. – И рука та же. Как при Норборне было, помнишь?

Она посмотрела мне в глаза, переставая улыбаться. Она помнит не только это, не только, как я перевязывал её рану, но и как всё изменилось в те несколько минут между нами…

– Не надо, Боян… – очень тихо проговорила Сигню.

– Сигню, – я поднялся, но она отступает, отводя взгляд.

– Не надо… И так… слыхал, что болтают обо мне… – она ещё отступила, положила бинты на стол, куда придётся, только чтобы держаться подальше от меня…

– Никто такого, что говорил Ивар, не болтает…

– Пока не болтают, – она посмотрела на меня. – Стоит одному сказать, другие подхватят. Мне и так непросто, поверь. Не хватало грязных сплетен ещё…

– Обо мне никто не станет болтать. Никто меня мужчиной не считает, – говорю я.

Она смотрит всё же мне в глаза.

– Я считаю, – тихо и уже не испуганно сказала она. – Другие тоже поймут. Это… не скроешь…

Чего не скроешь, Сигню, о чём ты говоришь?! Боги, помогите мне разобраться! Она говорит о нас? О нас с ней?!…

Я не стал преследовать её и дальше, я вижу, как она устала, как озабочена всем произошедшим, происходящим, возможно, ревностью Сигурда, беспричинной и от этого особенно жгучей, для них обоих.

Она не ездит с ним в Брандстан уже довольно давно, все заметили это. Сам Сигурд редко посещает свою вотчину, не чаще раза в год, возвращается неизменно мрачный. И после этих поездок они запираются в своих покоях, куда никому не войти, только если «пожар или война»…