Светские преступления

Я передала ей серый конторский конверт с пятью тысячами долларов в стодолларовых купюрах. Олива достала пачку, лизнула указательный палец и пересчитала деньги, пожалуй, быстрее, чем счетный автомат. Похоже, крупная сумма была ей не внове.

— Ты работала в банке? — не удержалась я.

— В казино, — был ответ.

Она разделила деньги пополам, скатала каждую стопку в тугой рулон, стянула резинкой и так ловко запрятала под пояс юбки, что невозможно было ничего заподозрить.

— Боишься, что вырвут сумочку?

— Нет, просто мне нравится держать деньги поближе к телу. — Олива оглядела себя, уперла руку в бок и усмехнулась. — На данный момент заплачено десять тысяч. За тобой остается миллион.

— Что, прости?!

— Я не стану торопить тебя с платой, конфетка. Наверняка твоя подружка графиня не сразу сыграет в ящик. Но уж когда сыграет, не сомневайся — я напомню про этот маленький должок.

Мне едва удалось проглотить сухой ком в горле.

— Слушай, в ближайшее время тебе нужно держаться от меня подальше! Как будто мы вообще не знакомы, понимаешь? Если тебя заметят…

— Я понимаю, сладенькая, понимаю. — Олива потрепала меня по щеке и пошла к двери, но остановилась на пороге. — Ты уж извини, я не отдам тебе копию завещания. Я ее приберегу, так, на всякий случай. Мало что придет тебе в голову.

— Это мой экземпляр!

— Знаю. Ты его получишь сразу, как только расплатишься со мной. Помни, за тобой миллион. Один знакомый как-то сказал, что я всегда выскакиваю, как чертик из табакерки, когда меньше всего этого ожидаешь.

Я решительно не знала, что сказать. Олива держала меня за горло, и мы обе это понимали.

— Вот еще что, сладенькая…

— Что?!

— Маккласки сказала, что отправит мне счет на дом. На твоем месте я бы над этим поразмыслила.

Я долго следила из окна, как она идет по улице в меркнущем свете дня. Теперь уже не имело значения, откуда она взялась и куда уходила. Когда снова явится, думала я, тогда я ею и займусь.

Той же ночью я разрезала на куски костюм и шляпку и выбросила обрезки в три разных мусорных бака, в двух кварталах от моего дома и в квартале друг от друга. Было до слез обидно уничтожать дорогие, отлично сработанные вещи, но от улик приходится избавляться, и это правило превыше всего.

В общих чертах ситуация виделась мне так: очень скоро Моника получит от миссис Маккласки счет за услуги, и вся моя затея пойдет прахом — значит, придется махнуть рукой на осторожность и нанести удар немедленно.

Я уже остановилась на ротинале как на самом легком и надежном способе убийства, а теперь окончательно пришла к выводу, что не способна на насилие и просто не сумею столкнуть Монику с балкона. Я высыпала содержимое пяти пилюль в конвертик (вот и все приготовления к решительной атаке), а на другой день позвонила Монике.

— Привет, Джо! — ответила она без малейшего воодушевления.

Думаю, ей была ненавистна мысль о том, чтобы и впредь поддерживать со мной отношения — ведь с меня уже нечего было взять. Что ж, ее симпатия была мне без надобности, довольно было, если она снизойдет до меня. Приходилось снова взывать к алчности.

— Как рука? — осведомилась я в качестве прелюдии к разговору.

— Пройдет. Что тебе нужно?

— Ничего. Наоборот, хочу тебе кое-что предложить.

— Что бы это ни было, вряд ли оно меня заинтересует.

— Даже если это рубиновые подвески в тон ожерелью? Это ведь был гарнитур.

— Вот как? — послышалось в трубке после короткой паузы.

— Я их так ни разу и не надела — слишком тяжелы для моих ушей.

— Странно. Почему же ты не попробовала продать все вместе как гарнитур? Это повысило бы цену.

— Должна же я была что-то сберечь от прежней жизни! Теперь это уже не важно. Послушай, ожерелье прекрасно и само по себе, но с подвесками становится просто ослепительным.

— И сколько ты за них хочешь?

— Ничего. Это подарок.

— Неужели?

— А на что они мне теперь, скажи на милость? По крайней мере сделаю последний красивый жест в моей жизни.

— Как трогательно… — пробормотала Моника с сомнением.

Я подумала, что все это звучит не слишком убедительно, и решила добавить красок:

— Я много думала о том, что узнала тогда за ленчем: что тебе горько вспоминать то лето, потому что я тобой помыкала. Как ни тяжело это признать, я в самом деле могла — сама того не ведая — держаться с тобой не совсем на равных. Я ведь искренне верила, что богатство и положение ставят человека выше тех, кому не так повезло. Это своего рода комплекс неполноценности. Теперь-то я понимаю, что не в деньгах счастье. Все бриллианты и рубины мира не смогут вернуть мне утраченное здоровье, значит, они мне ни к чему.

— Какое здравомыслие! — воскликнула Моника фальшивым тоном.

На этот раз пауза длилась значительно дольше.

— Я к тебе больше не пойду, — сказала она наконец. — Приходи ты.

— Как хочешь. Когда?

— Ты работаешь, вот и выбирай время.

— Как насчет завтра?

— В котором часу?

— Пораньше, чтобы я потом успела на работу вовремя. Можем, как в добрые старые времена, вместе выпить кофе.

— Тогда в девять.

— Хорошо. Только утром ты все-таки позвони и подтверди, что ничего не изменилось, ладно?